нравится, мы заедаем его фруктами и горьким шоколадом. Фантомные боли прошлого на время отступают. Один римский патриций, питавший слабость к философским рассуждениям, оставил запись: «Вино не охлаждает желаний, но зато отличается свойством, которое я с каждым днём нахожу всё более милосердным – оно усыпляет воспоминания». Добавлю: и ещё притупляет ощущение опасности слов. Когда мой собеседник вдруг спрашивает:

– А если ли что-то особенное, чего вы не достигли и всё ещё страстно хотите?

Отвечаю сходу:

– Да. Стакан вина из одуванчиков.

Образ возник спонтанно. Щеки горят, меня неудержимо несёт за границу дозволенного.

Чего-чего, а литературу Чтец знает и Брэдбери читал несомненно. Думаю, он понял, что ненароком зашёл слишком далеко, однако винные градусы сбили его с толку. Он накрыл своей рукой мою руку, лежащую на столе, задержал, а потом молниеносно, украдкой понюхал кончики своих пальцев. Кровь зашумела у меня в ушах: так мужчины пытаются запомнить индивидуальный запах женщины и определить, насколько она готова к сексу. Мираж. От женщины во мне осталось беглое дуновение «Шанели № 5», просто взыграло раскормленное воображение. Ужасно хочется себя запутать.

Евгений ушёл, и я вдруг почувствовала страх потерять случайно обретённый смысл, пусть временный. Так сладко отдыхать в тени, которую отбрасывает эта придуманная любовь. Даже мысль о том, что вино Чтец покупает за свои деньги, но берёт с меня плату за часы, проведенные за его распитием, по-видимому считая это работой, я затолкала поглубже.

Через несколько дней мы снова сидим на террасе, глядя на угасающий закат. На подоконнике стоит бутылка дорогого Киндзмараули, которую Нина принесла по моей просьбе. Мы чокаемся, и вино цвета крови покачивается в бокалах, томно облизывая хрусталь. Слова не нужны, они уже не могут выразить состояние души. Это и есть настоящая близость, не замутнённая игрой гормонов. Так длится долго. Но статика природе противоестественна. Замирая в ужасе от неожиданно возникшей идеи, я нарушаю это хрупкое равновесие и на брюхе лезу под колючую проволоку.

– Женитесь на мне, фиктивно, и через несколько лет, а может месяцев или дней, обретёте надёжное пристанище. Составим брачный договор: никаких обязательств, тем более супружеских. Считайте, это прихотью. А завещание переписать недолго.

Вряд ли я соображала, что говорю. Как смотреть в глаза поверившей мне женщине? И примет ли Евгений подарок, или с самого начала существовала уверенность, что не примет? Это теперь я задаюсь вопросами, а тогда в моей пустой голове свободно гулял лёгкий звон.

У Чтеца здравого смысла оказалось погуще. К тому же он не маялся влюблённостью.

– Я потерял целый мир, а вы хотите заменить его квадратными метрами. Во мне уже сформировалась неприкаянная душа, которая бежит от знакомых стен. Движение рождает иллюзию содержания. Когда устану бродяжничать, брошу якорь. Кстати, сегодня мой последний к вам визит. Уезжаю.

Я чуть не выпала из коляски. Как унизительно это «кстати». Так, завернул между делом на парочку месяцев, развлёк скучающую старушку. Правду говорят, что бессмысленность жизни порождает жестокость.

Не удержалась, спросила язвительно:

– И куда влечёт вас жалкий жребий?

Чтец тона не принял, ответил вежливо:

– Куда глаза глядят.

– Почему?

– Так надо.

Кому? Ему, мне, какому-то третьему? Бессердечная надобность. Он понимает – я им дорожу и мне будет больно. Тогда почему? Боится, что дружба свяжет его по рукам и ногам? Или докопался до моей сущности, обглодал ей косточки и интерес иссяк? Не может пережить собственную трагедию и утешается крушением надежды у других? Но он же не чёрствый, не бездушный, или померещилось?

У меня много версий и ни одной убедительной. Надо сделать вид, что его мотивы мне по барабану. Пытаюсь острить:

– Жаль. Скучно будет лежать на кладбище без надежды услышать ваши шаги.

– Но ведь и я не вечен. Там и встретимся, времени будет достаточно, ещё надоем вам своей болтовнёй.

Чтец на ходу сочинил эти наивные слова, думая, что они мне нужны, что я стану выуживать их из кучи других, ничего не значащих, и цепь моих воспоминаний не прервётся. Где ж ему знать, что я уже вполне оправилась от разочарования, у меня были хорошие тренеры. Бедный одинокий волк, который считает себя правым. Но правота так же индивидуальна, как совесть.

На прощание Евгений с чувством приложился к ручке, и я с удовлетворением отметила, что во мне ничего не зашевелилось. Это показательнее, чем вставные зубы, это конец гендерной сути. Женское начало больше не станет диктовать мне поведение. Пусть Чтец уходит, уезжает, исчезает. Он никогда мне не приснится, не вспомнится. Я помахала поцелованной рукой, словно стряхивая с неё наше общее прошлое:

– Бог вам в помощь.

Хлопнула входная дверь. Из окна вижу, как маленький человечек пересекает двор в своём куцем, вышедшем из моды пальтеце. Холодно, накрапывает дождь, он прячет руки в карманы, поднимает плечи и становится похожим на мокрого воробья. Как хорошо он научился себя обманывать.

Я уже привыкла, что всё кончается. Кончилась и эта преходящая радость, похожая на ту, что испытываешь весной, когда Нина приносит с рынка первую местную пахучую клубнику. Я даже чувствую облегчение. Надеюсь, что не была смешна. Хочется обелить себя, представить притягательней и прозорливее. А почему бы и нет? Всё-таки протяжённость жизни дарует хоть немного мудрости. Впрочем, в мудрости гораздо меньше полезного, чем принято считать. Её суть – в признании равной ценности всех версий.

Когда я работала в редакции, к нам приехал из Питера известный литературовед – усохший улыбчивый старикашка, переживший блокаду. Сотрудники подготовили для него давно терзавший нас лингвистический вопрос, теперь уже не помню какой, и, затаив дыхание, ждали ответа. Знаменитость не спешила, высморкалась, пожевала блеклыми губами и сказала, лукаво блеснув глазками: «Можно так, а можно и так».

Всё, что случается – плохое и хорошее и даже то, что оставляет нас безучастными, наполняет чашу жизни. А иначе, что бы мы пили?

Прошло с полгода. Как-то между прочим Нина говорит:

– Видела вашего распрекрасного Чтеца: картошку покупал в «Пятёрочке». Никуда он не уехал.

Я нисколько не удивилась. Ну, вот, пасьянс и сошёлся.

10 января.

Как-то незаметно наступил новый год. Долгое время мой календарь был девственно чист. Игра в крестики снова перестала меня занимать, а отмечать даты задним числом глупо. К тому же вряд ли полезно для психического здоровья фиксировать убытие собственной сущности. Впрочем, это вопрос договорённости между правым и левым полушариями мозга.

Без привычных встреч дни тянутся медленно, но это только кажется. Пока сидишь внутри времени, оно стоит, а оглянешься назад и обнаруживается: время уже промчалось – час, день,