Витон

Подобно тени Сечавех ступал по плохо освещенному коридору. Стены вокруг него были сделаны из камня, как и лестница, ведущая сюда, как помещения, двери которых вели из этого коридора. Холодный камень, грубый, серый и влажный из-за подземной влаги. Грибки кучковались на неровных плитах и раъедали раствор между них; запах гниения густо висел в узких проемах, намекая на пытки, которые тут имели место, и на мучения, которые еще предстояло перенести узникам.

Сечавех был напряжен, он всегда был напряжен. Но теперь тревога натянулось как струна, душило само его сердце. Ярость кипела в нем, кипела и лилась через край, пульсировала среди древних стен, затопляя коридоры какофонией гнева.

Он проиграл! Нет, он НЕ ПРОИГРАЛ. Это было непреложно: Сечавех не может проиграть. Другие с их жалким сочувствием, доверчивые к женщинам и недооценивающие своих врагов, своих собственных коллег… Они могут проиграть и увидеть, как планы их рушатся. Но не он. Жизнь показалась выцветшей и бесполезной лишь на миг… Сечавех подавил свою ярость как мог, и пообещал самому себе: «Завтра. Завтра я отомщу!».

Но завтра не будет, и он это знал. Сечавех страстно желал управлять Бракси с того дня, как ступил на эту планету, циничный юноша, со шрамами, незажившими после его унижения на чужой земле. Каждое мгновение с тех пор он проводил или в работе для достижения этой цели, или в мечтах о минуте, когда это наконец станет реальностью. Сечавех объединился с Йирилом потому, что тот пользовался уважением среди кайм’эра, и предложил безжалостность и молодость свою в обмен на то, что Йирил согласиться поддерживать его и направлять. И именно он успокаивал Сечавеха, он обучал юношу плетению интриг в центральном регионе, а позднее он использовал его за дикость и Сечавех ответил ему тем же. Они объединились с Виниром потому, что это казалось разумным политическим шагом в то время. Трое мужчин действовали согласно и могли использовать власть в правительстве, где предполагалось, что ни один человек не станет поддерживать другого. Затем Затар… Сечавех выругался, как только имя это слетело с его губ, выплюнул его, словно ядовитую мерзость. Затар. Он сделал возможным единоличное правление, а затем воссел на троне, в то время как Сечавех, бессильный из-за маленькой неосторожности, вынужден остаться в стороне и наблюдать беспомощно. Затар! Сечавех планировал сбросить его в подходящий момент, чтобы привести Холдинг в состояние хаоса и затем восстановить свое положение. Он использовал Затара в молодости и был готов противостоять его растущей силе; он провел годы, планируя этот шаг, мечтал о нем и был готов к этому.

А затем появилась Венари.

И чума.

И бессилие.

Сечавех зарычал и стукнул кулаком по пластине у обитой сталью двери, которая сама поднялась вверх, чтобы впустить его внутрь. Дал сигнал, чтобы дверь снова опустилась у него за спиной, и оказался заперт в крошечной каменной камере, где пахло гнилью и смертью — и страхом.

«Затар, я тебя уничтожу!» — подумал Сечавех свирепо.

Он осмотрел камеру, наслаждаясь отвратительной атмосферой. Эта камера была одной из самых маленьких, он специально спроектировал ее так, повторив темные помещения иллеанских катакомб. Влажная, вонючая и кроме всего прочего еще и душная, кошмар для страдающего клаустрофобией. Стены давили на жертву, низкий потолок был хитро выложен камнями так, что казалось, будто они плохо укреплены. Может ведь потолок упасть и раздавить беспомощного пленника? Тому, кто не знал деталей проекта, на ум приходил только положительный ответ. Стены точно также создавали ложное впечатление, вверху они словно клонились внутрь и будто чувствовался вес земли над головой, тысячи тонн породы, что вот-вот обрушаться и погребут под собой все.

Сечавех сломил многих людей в этой камере, и ему не требовалось прилагать особые усилия, чтобы сломить их: самого вида камеры было достаточно, если в нее помещали тех, кто давно привык к широким открытым пространствам и бесконечности Пустоты. Теперь в камере содержалась лишь одна пленница — женщина в начальной стадии лихорадки, прикованная цепью к неровной стене. Сечавех остановился перед ней и дотронулся пальцем в перчатке до ее щеки. Женщина дрожала от страха, ее обнаженное тело покрывали мелкие бисеринки пота. В тусклом, неровном свете золотистая кожа женщины казалась серой и морщинистой; ее прекрасные белые волосы спутанными грязными прядями свисали по плечам. Комки грязи и пыль в них напоминали прически азеанских дипломатов, которые обычно посыпали волосы золотистым порошком. Заместитель командира, капитан истребителя, ведущая разведчица… Сечавех не помнил ее точный ранг, но это не имело значения. Ее привезли на Бракси и он сломил женщину, вытягивая секретную информацию из ее извивающегося тела, подобно тому, как выжимал сок из плода сары. Теперь осталась лишь пустая оболочка, чтобы потешиться вдоволь, и Сечавех с наслаждением исследовал ее недостатки.

Женщина посмотрела на него — или сквозь него — глазами, давно потерявшими блеск. Запах страха наполнял ее дыхание. Одна только близость Сечавеха причиняла ей жуткую боль, и он знал это; пододвинулся ближе, прижимая ее к стене своим телом, и улыбнулся, когда стон, полный страданий, вырвался из ее груди. Женщина страдала клаустрофобией; выяснить это не составило большого труда. Теперь Сечавех владел ключом к ее душе — это было нечто подобное Имени, если бы азеанцам давали Имена. Ее страх вначале проявлялся слабо, как легкий дискомфорт, и она без труда с ним справлялась, избегая ситуаций, что разбудили бы ее дремлющую фобию. Но поступая так, она не знала еще Сечавеха.

Глядя в глаза женщине, он увидел последствия своей работы: тонкую грань между ужасом и безумием, на которой балансировала пленница, страстно желая последнего, но страдая в руках у Сечавеха от первого. Если работать осторожно, то она может прожить десятки лет; каких высот может достичь ее фобия, если у Сечавеха будет целая жизнь для работы над нею? Мысль возбудила его и заставила кровь вскипеть в жилах. Когда-то женская плоть могла доставлять ему удовольствие, судороги, агония, когда они кричали, умоляли, умирали. Но теперь удовольствие заключалось в боли и только в ней, Сечавех испытывал голод к неистовой враждебности, видя в нем особое удовлетворение.

Он дотронулся пальцем до век женщины, отмечая ее рефлекторную реакцию. Разве не удивительно, что тело еще пытается защититься от увечий, после того, как душа давно потеряла надежду? Сечавех вскоре вырвет ей глаза и сравнит, как разница между темнотой слепоты и темнотой тюрьмы влияет на ее фобию. Будет ли качественная различие? Воображение только что ослепнувшей сделает невидимую тюрьму более давящей — или наоборотя, снизит эффект черноты, в которую никогда не проникнет луч света? Этот вопрос заставил кровь бурлить сильнееЯ, и Сечавеху стало жарко.

Внезапно женщина вскрикнула и ее глаза округлились от ужаса.

Что касается Затара… Сечавех проклинал это имя, Дом, и больше всего — собственную глупость. Но он еще отомстит! Закон там или нет, но он в конце концов победит. Благодаря собственным слабостям Затар лишится силы и погибнет; Сечавех не зря провел жизнь в изучении человеческих страданий и изучал их не только ради преходящих удовольствий. Он знал, как принести боль Затару, если не удастся лишить его власти; он мог заставить кровоточить сердце Затара, пока трон Бракси не станет для него пустым — пока он сам не попробует тот вид бессильной ярости, которую вынужден терпеть Сечавех.