Очутившись дома в предистеричном состоянии, она кинулась в дальнюю комнату, откуда извлекла фотографию покойного жениха. С той же страстью, с какой люди незаслуженно обиженные торопятся восстановить справедливость, она вернула фотографию на стену, а на палец – его обручальное кольцо. Затем с цепкой злостью разорвала на мелкие кусочки тот самый список пронумерованных предсвадебных забот, которые, как умозрительные косточки постепенно обросли плотью ее пометок, исправлений и дополнений, превратившись к этому времени в ДНК энергичного мускулистого мероприятия. Схватив телефон, она набрала Светку. Светка ответила, и она, как можно спокойнее сказала:

– Светуля, у меня несчастье…

– Что такое? – испугалась Светка.

– Представляешь, мне опять изменили…

Лицо ее скривилось, и она всхлипнула.

– Кто? Что? Когда? – всполошилась Светка.

– Ясно кто… – пробормотала она. – Ты можешь заехать ко мне вечером? Мне очень плохо!

И тут рыдания переполнили, наконец, затопленное горем сердце, и она заголосила, заикаясь и разрывая слова на неравные части:

– Представляешь, он мне изменил, и у него скоро будет ребе-е-о-нок!..

Испуганная Светка захлопотала на другом конце несчастья, обмахивая ее кухонным полотенцем бабьего сочувствия. Наташа не слушала ее и лишь повторяла:

– Приезжай, Светуля, прошу тебя, мне так плохо, так плохо, ты не представляешь, как плохо!

И лишь после того, как Светка пять раз повторила, что обязательно приедет, только пока не знает во сколько, она, судорожно всхлипывая, проговорила:

– Спасибо, Светуля, спасибо, дорогая, ты не представляешь, как мне плохо…

Потом она, утопив лицо в ладонях, сидела, не шевелясь, за кухонным столом: в строгом темно-сером деловом костюме с белой взбитой на груди блузкой, словно готовая бежать, нарядная и несчастная, туда, куда понесет ее отчаяние. Потом, не зная, куда себя деть, бродила по квартире, пока взгляд ее не упал на его халат. На секунду она застыла, а затем лицо ее исказила мстительная гримаса. Она устремилась к кладовке, где в одном из углов отыскала старое израненное покрывало. Расстелив его на полу гостиной, она лихорадочно принялась сносить на него вещи жениха, которые имели несчастье состоять с ним в услужливых отношениях.

Кроме халата туда попали его новые лакированные туфли и новый свадебный костюм, старые и новые рубашки, галстуки, нижнее белье, свитер, пуловер, домашние брюки, джинсы, бритвенный прибор и зубная щетка. Она вытащила из стиральной машины его трусы и майку и, держа двумя пальцами, отнесла их и бросила туда же. Находившиеся с ним в сожительстве вещи, прятались от нее, и она азартно рыскала по квартире, громко злорадствуя, когда находила и извлекала их из укромных мест. К опальной компании присоединились его любимый кухонный передник, стопка бумаги с его рабочими пометками, музыкальные диски и его любимая толстая кружка, украшенная фотографиями «Би Джиз». Последней, трепеща страницами, как крыльями, туда слетела достопамятная книжка «Ночь нежна».

Она сделала узел, стянув концы так крепко, насколько хватило сил, словно опасаясь, что ночью он развяжется, и вещи разбегутся по квартире. Узел она отволокла в самый дальний угол самой дальней комнаты. Оставалось вынести все это на помойку. Кроме того, она сдернула с кровати простыню, пододеяльник, наволочки и сунула в стиральную машину вместе с несвежими полотенцами. Вымыв руки, она достала бутылку вина, уселась напротив Володиной фотографии, наполнила фужер и, глядя на тень от тени своего счастья, простонала:

– Это не он, Володенька, не он!

Когда в половине восьмого Светка явилась к ней, то нашла хозяйку в безнадежно-косноязычном состоянии. Открыв гостье дверь, Наташа с приветственным мычанием упала ей на грудь. Подхватив подругу, Светка дотащила ее до кухни, усадила за стол и попыталась добиться мало-мальски внятного объяснения. По-прежнему все в том же деловом костюме, Наташа сидела нетвердо, поддерживая равновесие разъезжающимися по гладкому столу локтями. Поводя глазами, она отыскивала гостью и бормотала:

– Всё, Светуля, всё…

– Ну, что всё-то, что – всё? – раздраженно вопрошала Светка, пытаясь удержаться в поле ее зрения.

– Всё, Светуля, всё…

Отчаявшись добиться вразумительных объяснений, Светка раздела и уложила совершенно пьяную подругу в постель, после чего ушла.

Ночью Наташа проснулась, вспомнила, где она и что с ней и, придавленная набравшим вес отчаянием, залилась слезами. Она плакала с перерывами до семи утра, затем уснула и проснулась около одиннадцати в совершенно ужасном душевном и физическом состоянии. Оказалось, что ей трижды звонила Светка и один раз жених. Добравшись до ванны, она, как и тогда, на юге, около часа боролась в воде за живучесть, пока не почувствовала себя сносно. Выбравшись из ванны, она позвонила на работу и предупредила, что сегодня не приедет, после чего позвонила Светке.

– Ты хоть помнишь, что я у тебя вчера была? – спросила ее недовольная Светка.

– Что была – помню, о чем говорили – не помню.

Договорились встретиться вечером.

– Только будь добра, не напивайся до моего прихода! – напутствовала ее Светка.

Днем Светке неожиданно позвонил жених и спросил, могли бы они встретиться. Светка сухо сообщила, что она в курсе его шалостей и не представляет, чем в такой ситуации может быть ему полезной. Жених болезненно отнесся к порицанию и сказал, что не все так просто и что ей более чем кому-либо известно, что у каждой правды две стороны. Условились встретиться завтра.

Вечером Светка была у Наташи и в отличие от вчерашнего нашла ее мрачной, злой и решительной. Прокурорская правда подруги была проста, упряма и красноречиво подтверждена шестимесячным пузом деревенской шалавы (прямой уликой) и его чистосердечным признанием (царицей доказательств). Слова вылетали из нее, как негодующие гвозди. Решив поберечь запал до встречи с женихом, Светка спросила:

– Что собираешься делать дальше?

Наташа пожала плечами:

– Да все, что угодно! Я теперь девушка свободная! Найду кого-нибудь!

– Советовала бы не торопиться и остыть…

– Неужели ты думаешь, что такое можно простить?

– Сначала остынь, а потом решай…

На следующий день у метро «Гостиный Двор» Светка встретилась с женихом. Был он расстроен и растерян, но улыбался и пытался шутить. Особого уюта ввиду неопределенного исхода переговоров искать не стали, а зашли в «Мокко клуб», тут же, под боком.

– Ну, и как ты дошел до жизни такой? – съязвила Светка, которой жених всегда нравился.

– Довели! – вымученно пошутил он, и выложил свою, свободную от ненужных подробностей правду.

С отрепетированной осторожностью рассказал он о лазурном инциденте, и одобрительные кивания собеседницы, словно галочки отмечали совпадение его версии с версией его невесты. Поведал о роковой встрече с влюбленным в его невесту шефом и его изощренной подлости, более подходящей отрицательным персонажам «Тысячи и одной ночи». Как мог, обрисовал свое отчаянное беспризорное положение с его логическим итогом – изменой. А что он должен был думать и как себя вести, будучи отвергнутым и не имея надежды на воссоединение? Да, он согласен: как бы ни возвеличивал он в ту пору свою мрачную обиду до лицензии на грех – он изменил невесте (бывшей невесте, как он тогда считал). Испытав двойной удар по своей любви и верности, он поступил тогда слишком по-человечески, и теперь понимает, что поторопился.