После землетрясения 1999 года Мевлют иногда ловил себя на размышлениях о «большом землетрясении», которое пророчили эксперты, утверждавшие, что оно неизбежно разрушит весь Стамбул. В такие моменты он чувствовал, каким эфемерным, преходящим является этот город, в котором он провел сорок лет своей жизни. Он проходил мимо тысяч и тысяч его дверей, видел тысячи его домов, и такой же преходящей, как и Стамбул, была и сама жизнь. Мевлют понимал, что в один прекрасный день исчезнут с лица земли и новые высотки, выросшие на месте старых лачуг гедже-конду, вместе со всеми живущими в них людьми. Иногда день, в который исчезнут все люди и все дома, ясно представлялся Мевлюту, и тогда он чувствовал, что ему больше совершенно ничего не хочется делать и что больше он ничего не ждет от жизни.

Но гораздо чаще, как в те счастливые годы, когда они были вместе с Райихой, ему казалось, что город никогда не изменится и что его работа на улицах Стамбула позволит ему когда-нибудь получить собственное место, что он научится подстраиваться под город. Именно так все и сложилось. За последние сорок лет приехало еще десять миллионов человек, которые тоже остались в этом городе, и Стамбул совершенно изменился.

Дождь капал Мевлюту за воротник. Пятидесятидвухлетний Мевлют искал теперь убежища, чтобы успокоить мучительно колотившееся сердце. Сердце никогда его особенно не беспокоило, но в последнее время он слишком много курил. Чуть поодаль справа он увидел пустырь – раньше там стоял кинотеатр «Дерья», в котором устраивались летние показы и часто проходили свадьбы или церемонии обрезания. Теперь пустырь превратили в футбольное поле с искусственным покрытием, огороженное оградой из проволоки. Мевлют устраивал на этом поле футбольные турниры для ассоциации земляков-бейшехирцев. Он укрылся от дождя под мокрым карнизом здания, в котором располагался офис их ассоциации, закурил и стал смотреть на капли, стучавшие по зеленой пластмассовой футбольной траве.

Мевлют уже достиг того возраста, в котором хотелось спокойно вытянуть ноги, но он не чувствовал уверенности в завтрашнем дне. Ощущение собственной неполноценности и несоответствия неким нормам, которые он в полной мере ощутил, еще когда впервые оказался в Стамбуле, после смерти Райихи лишь усилилось, а особенно оно донимало его последние пять лет. Что бы сейчас сказала об этом Самиха? Все, чего он хотел, – это дом, в котором пара могла бы провести в уюте остаток своих дней, место, в котором он был бы уверен, из которого бы никто никогда не мог выкинуть его на улицу. Вообще-то, Самиха должна была бы служить ему утешением в его печалях, но Мевлют знал, что, как только он придет домой, ему придется утешать Самиху. Он решил, что расскажет ей только хорошие новости о прошедших переговорах. Ну, по крайней мере, именно так следовало начинать этот разговор.

Из-за плохой ливневой канализации на Кюльтепе вся вода стекала вниз прямо по улице. Должно быть, внизу Рыночная улица была совсем затоплена, и Мевлют слышал, как беспомощно сигналят застрявшие в скопившейся из-за ливня пробке машины.

Пока Мевлют добрался до дому, он промок до нитки. Самиха встретила его таким взглядом, который с порога лишил его спокойствия, и он смог выдавить из себя только ложь:

– Все прошло хорошо. Они собираются назначить нам ежемесячный платеж в тысячу двести пятьдесят лир, чтобы мы могли снять себе квартиру, где хотим.

– Мевлют, что ты врешь. Я знаю, что все провалилось, – сказала Самиха.

Ведиха позвонила Самихе по мобильному телефону и сказала, что Коркут зол и обижен, – все кончено, и они разрывают все отношения с Мевлютом.

– Что ты сказала? А разве ты не говорила мне, когда я уходил, чтобы я ниже шестидесяти двух процентов не опускался?!

– Ты уже обо всем жалеешь? – спросила Самиха, насмешливо подняв одну бровь. – Неужели ты думаешь, что если бы ты на все согласился, то Коркут и Сулейман лучше обошлись бы с тобой?

– Я всю свою жизнь только и делал, что соглашался с ними, – вздохнул Мевлют; Самиха молчала, и это придало ему смелости. – Знаешь, если я продолжу упираться, то я могу потерять и этот дом. Позвони сестре, попроси ее уладить дело, скажи ей, что они запугивали меня и я сожалею обо всем, что сказал.

– Я не буду этого делать.

– Тогда я позвоню Ведихе сам, – сказал Мевлют, но вытаскивать мобильный телефон из кармана не стал.

Он чувствовал страшное одиночество. Он знал, что не сможет принять никакого важного решения, пока у него не будет поддержки Самихи. Он снял с себя мокрую одежду, глядя в окно. Рядом со старым оранжевым зданием мужского лицея имени Ататюрка, в большом школьном дворе, где Мевлюту так нравилось бегать и где у них проходили уроки физкультуры, построили такое большое здание, что из-за него старая школа казалась теперь Мевлюту больницей.

Зазвонил телефон.

– Мы здесь, – произнесла Самиха и повесила трубку. Она смотрела на Мевлюта. – К нам идет Ведиха. Она просит тебя никуда не ходить и ждать ее здесь.

Самиха была уверена, что Ведиха идет для того, чтобы сказать: «Мевлют совершил ошибку, ему нужно согласиться на меньшее». И она принялась твердить, что Мевлют не должен сдаваться.

– Ведиха очень хороший человек. Она никогда не пошла бы к нам, чтобы предложить что-то несправедливое, – сказал Мевлют.

– Я бы на твоем месте не стала ей так доверять, – сказала Самиха. – Она прежде всего будет защищать Сулеймана. Разве всегда было не так?

Мевлют не ответил. В молчании прислушивались они к шуму дождя.

В дверь громко постучали. Вошла Ведиха.

– Ох, как же я промокла, как промокла! – причитала она, но в руке держала огромный зонт лилового цвета, и на самом деле у нее промокли только ноги. Самиха ушла достать сестре свои сухие носки и тапки. В это время Ведиха положила на стол лист бумаги. – Мевлют, просто подпиши, и дело с концом. Ты просишь намного больше, чем тебе причитается, мне стоило больших усилий всех вас примирить…

Мевлют разглядел в договоре цифру шестьдесят два и страшно обрадовался, но постарался сдержаться.

– Я ничего не подпишу, если это ущемляет мои права, – сказал он.

– Ох, Мевлют! Неужели ты так и не понял, что в этом городе права не значат ровным счетом ничего, здесь всем важна только выгода, – с улыбкой отвечала Ведиха. – А если хочешь что-то взять по праву, оно будет твоим только через десять лет. Давай уже, подписывай. Тебе дают все, о чем ты просил, так что хватит жаловаться.

– Ничего не подписывай, пока не прочитаешь, – подала голос Самиха за спиной мужа, но, когда она сама увидела цифру «шестьдесят два», она тоже просияла.

Мевлют взял ручку и подписал договор. Ведиха по мобильному сообщила об этом Коркуту. Когда все было закончено, она протянула Самихе коробку с пирожками, которые купила по пути. Родственники уселись пить чай, заваренный Самихой, и ждать, когда закончится дождь. Ведиха рассказала им всю историю от начала до конца, смакуя каждый момент. Поначалу Коркут и Сулейман очень злились на Мевлюта. Хотя Ведиха умоляла их, дело уже шло к суду. Неожиданно Коркуту позвонил сам старый Хаджи Хамит Вурал, который узнал о происходящем.