— Он вкусный, не думайте… Даже вам понравится. Надеюсь…

Девушка произносит, немного отступает…

Совсем по-хозяйски направляется к кухонным шкафчикам, открывает верхние, привстает на носочки, не подозревая, на каких частях тела при этом то и дело задерживается мужской взгляд… Каким-то чудом находит зажигалку… Кладет ее рядом с тортом, потом снова несется в коридор, оттуда возвращается с набором свечей — как в детстве — тонких и цветных по спирали…

И вроде бы самое время Корнею отказаться участвовать в этом фарсе под названием «детский сад, штаны на лямках», но он продолжает сидеть и наблюдать, как девочка исполняет…

Сначала вставляет свечу, потом зажигает ее… Смотрит на Корнея… Думает о чем-то своем, загадывает судя по всему… И даже воздуха набирает столько, что задуть можно не меньше пятидесяти свечей… Но «сдувается», потому что Высоцкий портит всю малину…

— С Днем рождения, Аня.

Произносит, глядя в ответ без хоть какой-то улыбки, достает из кармана маленькую бархатную коробочку, кладет рядом с тем самым тортом…

— Я не могу… — И девочка, даже не открыв, тут же пугается, накрывает футляр ладонью и толкает к мужчине, при этом умудряясь сделать пятящийся шаг и замотать кудрявой головой… С чуть перекошенным бантом на цветастом платке. — Вы уже и так… Куда еще? Я так не могу. Вы ничего не должны были… А столько… Я не могу. Простите. Не могу просто…

Одергивает руку от футляра, будто он способен обжечь кожу, прижимает кулак к груди, продолжает мотать головой…

— Я уже купил, Аня. Возвращать не стану. Посмотри хотя бы.

* * *

Аня колебалась долго — не меньше минуты. Продолжала держать правой рукой левую, будто та могла в обход желания хозяйки потянуться за подарком. На Высоцкого по-прежнему не смотрела… На футляр и торт — да.

— Ну зачем вы? — и спрашивала тоже будто у них. — Я же не шучу. Это ужасно… Ужасно неудобно. Гитара эта. Вечер… У меня никогда такого праздника не было. Я ехала в такси… И думала, что расплачусь… — только теперь стрельнула на мужчину, улыбнулась… А в глазах новый блеск. Будто расплачется вот сейчас. Но держится. — А поблагодарить мне нечем. Я вам ничего не могу дать, чтобы… Хоть немного… Вот так…

— Я не просил мне что-то давать. Принимать научись для начала. В жизни понадобится.

— Не хочу только принимать. Это нечестно.

— Ну ты же мне торт привезла…

Корней кивнул в сторону практически забытой сладости, воск свечи на котором потихоньку плавился, скатываясь по бокам увесистыми каплями, усмехнулся…

— Равный обмен… Ничего не скажешь…

Аня ответила, на пару секунд опуская взгляд… Корней готов был к тому, что все же откажется. Это было бы вполне в ее стиле. И вполне ему понятно. Он и сам не хотел быть никому обязанным. Сам предпочитал «равный обмен». Но в случае с этой девочкой все его предпочтения и правила начинали лагать. Как и он сам, кажется.

А стоило Ане позволить себе потянуться все же за чехлом, непроизвольно кивнул, как бы одобряя.

Она открыла, несколько секунд просто смотрела, потом улыбнулась, подняла взгляд.

— Очень красиво, спасибо.

В коробке лежал аккуратный гарнитур, состоящий из сережек и подвести на витой цепочке. Ничего шокирующего. Ничего бросающегося в глаза. Белое золото, черная эмаль. Довольно популярный сейчас клевер. И сомнений в том, что он выбрал сам, у Ани не остается… Потому что его вкус ощущается… И это отзывается любимой сладкой болью в моментально судорожно сократившемся желудке.

— Не за что. Ты не носишь украшения. Я не настаиваю. Но пусть будет. На всякий случай.

— Я не ношу, потому что… — Аня хотела оправдаться, но вовремя, как самой показалось, остановилась, улыбнулась, получая в ответ кивок от Высоцкого. Ему не приходилось раз за разом напоминать, что у них с бабушкой куча других трат. — Но этот буду носить обязательно. Сейчас померяю… — А вот достойно отблагодарить, раз уж ответить нечем, хотелось.

Аня готова была метнуться в комнату, чтобы надеть серьги перед зеркалом, но не успела. Высоцкий придержал ее за руку, чем вызвал удивление. Первый новый вскинутый на него взгляд был будто испуганный, а потом извинительный…

— Свечу задуй. Почти расплавилась…

И, как всегда, у нее в голове сплошной бардак, а он помнит все. И под контролем держит тоже все.

Кивает на торт, отпускает девичье запястье…

Снова спокойно смотрит, когда она задумывается, немного щурится, глядя на него, потом и вовсе жмурится, как делают дети на что-то решившись… И снова с силой выпускает из легких воздух, не оставляя пламени ни единого шанса. Ну хоть на это смелости хватило… И то славно…

Снова хватает футляр, бежит в свою спальню, проводит там минуту с небольшим, не видит, что Корней тянется к торту, проводит по крему пальцем, пробует… Действительно, вполне неплохо…

Следом тянется уже за салфеткой, вытирает руки, смотрит перед собой — на полуоткрытую дверь в гостевую спальню…

Из которой почти сразу выходит девушка…

Не девочка, а именно девушка. С блестящими — немного от алкоголя, немного от счастья, немного от слез — глазами. Успевшая перехватить волосы по-новому. Теперь они собраны в гульку тем же платком, а шея — голая. И на ней — его подарок. Так же, как в ушах.

Более чем простой. Объективно не способный вызвать такой искренний, практически щенячий, восторг у большинства знакомых ему женщин. Для них — обыденный, повседневный, очередной. Для нее — особенный.

Точно так же, как ни одна не упала бы прямо тут — в коридоре — на колени, чтобы гладить с небывалой нежностью кусок дерева — какую-то гитару.

Ни одна не говорила бы с ним о том, что ей кажется нечестным «только принимать».

Ни одна не задувала бы свечу на торте, так явственно загадывая… Его. Тут без сомнений.

— Тебе идет, — ни одна не постеснялась бы задать вопрос, которым горят ее глаза. Ни для одной он не пошел бы на уступки, опережая тот самый вопрос своим утверждением.

Ни одна улыбка в ответ на его сухую фразу не вызвала бы у него чувство удовлетворения.

— Спасибо. Мне тоже кажется, что… Идет. Я завтра на работу… Ой, завтра же суббота! В понедельник!

Ничье сбивчивое щебетание с еле уловимым смыслом он не слушал бы с интересом.

— В понедельник, так в понедельник…

И соглашаться неизвестно с чем тоже не стал бы.

— Спасибо вам. Корней. Спасибо.

Ни на одну, застывшую перед ним в нерешительности, мечтательницу он не разглядывал бы так внимательно. Ни от одной не ждал бы… Да ничего не ждал бы.

Не отмечал бы, что она снова прижимает руки к груди, что смотрит в глаза, что сглатывает, что сама же себя явно накручивает, ведь в лицо бьет жар, а дыхание ускоряется.