Глядя на Чинарика, тощая баба на возу тоже жмурилась, жалобно кривила рот и сплевывала обильную слюну. Словно бы не беспризорный жевал ядовитую зелень, а она сама. Ее толстая дочка смотрела на Чинарика, открыв от любопытства рот, даже про больной зуб забыла.

— Уйди с глаз долой, — не выдержала баба, почувствовав во рту страшную оскомину. — Ведь железное устройство надобно иметь заместо кишок, а он жрет, аж захлебывается от удовольствия. Уйди, саранча чумазая.

Спичка подтолкнул Пашку локтем, и они на карачках стали пробираться к телеге.

— Эх тетя, тетя, — укоризненно сказал Чинарик, незаметно подмигнув Спичке. — Темная ты еще, ничего не понимаешь. В одном яблоке пользы больше, чем в целой свинье...

Чинарик старательно и медленно, словно смакуя, доел яблоко, бросил огрызок под лошадиные копыта и неторопливо, с достоинством удалился.

Страдал он не зря: только успел раствориться в толпе, как баба спохватилась — из телеги, даже не пикнув, исчез поросенок вместе с мешком.

Баба на весь базар заревела утробным голосом:

— Ограбили!.. Разбой!.. Ловите!..

А поросенок был уже далеко — уютно покоился в канаве, на краю которой, весело болтая грязными босыми ногами, отдыхали ловкие похитители.

Угрызений совести Пашка не чувствовал — так и надо жадной бабе, не будет с телеги спихивать и обзывать по-всякому. А главное, благодаря этому поросенку Пашку приняли в блатную республику без рекомендаций и испытательного срока. Даже Дылда, всегда к нему враждебно относившийся, ничего не сказал, только авансом подзатыльник влепил, чтобы к президенту почтение имел.

Хотел Пашка сдачи сдать, но удержался — ради выполнения такого ответственного задания можно и стерпеть.

— Нынче пошамаем! — длинно шмыгнул носом Чинарик, словно наслаждаясь вкусным духом жареного поросенка.

— Какая это еда на всю республику? — скривился Спичка. — Если бы целая свинья, а то поросенок. Достанется по куску раз только и чавкнуть. Вот бы Чугунок поделился с нами своим элексиром! Про жратву тогда и думать не надо.

— А что? — охотно откликнулся Чугунок. — Глотнул из пузырька — и топай на базар прозрачный, как хрусталь!

Ребята стали хихикать, толкаться локтями, представляя, как чумазый Чугунок, которого и в детской колонии, и на «Фултоне» умываться силком водили, вдруг станет прозрачный, как хрусталь.

— И вот иду я, прозрачный, по базару! — размечтался Чугунок, не замечая насмешек. — Вижу сметану, хвать — и сожрал целый горшок. Рядом пышки на сале — тащу весь противень. Хватаю кус сала, огурцов с помидорами. Нажрался до отвала и иду на вокзал, лезу под лавку дрыхнуть. Патрули ходят, храп слышат, во все зенки глядят, а я знай себе сплю. Продрал глаза — и опять на базар.

— Пустяшный ты фрайер, Чугунок! — брезгливо сказал Спичка, душа которого жаждала, кроме сытости, еще чего-то. — Ну, какой интерес? Жри да спи, опять нажрался — сиди в лопухах под забором.

— Кончай митинговать, пацаны! — скомандовал Дылда. — Бери поросенка, потащили.

Ребята подхватили мешок и припустили рысцой в сторону вокзала. Нырнув под дощатую платформу, вылезли возле багажного сарая, через дыру в заборе выбрались на пустырь, где разместилась блатная республика.

Что ожидало тут Пашку, как повернутся события?

Игра

Место было мрачное, неприглядное.

Когда-то здешние воротилы — нижегородские купцы — начали строить тут церковь, но грянула германская война, и стало не до церквей. Остались на пустыре сопревшие бревна, груды размокшего кирпича, залитые тухлой водой ямы да полуразвалившийся сарай с дырявой крышей.

Рядом, в десяти шагах, шумела станция, галдел базар, а здесь тишина, как на кладбище. «Воспитателям с “Фултона”, — подумал Пашка, — пришлось бы искать сбежавших ребят до морковкиного заговенья».

«Как вернуть мальчишек на пароход?» — ломал голову Пашка.

Всего день, как ребята сбежали с «Фултона», а их будто подменили: напропалую хвастались друг перед дружкой своими похождениями, в руках Дылды откуда-то появилась не самодельная, а фабричная колода засаленных карт — не иначе как умыкнул у зазевавшегося торгаша на базаре.

Пока Спичка и Вобла искали дрова для костра, чтобы поджарить поросенка, покорно ожидавшего в углу сарая своего смертного часа, Дылда затеял с остальными игру. Растасовав карты, положил на кон вынутый из-за пазухи кусок мыла.

Ребята так и ахнули. Белье на «Фултоне» стирали в щелоке, который матросы в кочегарке из золы варили, а мыла на всю колонию было три куска.

А тут Дылда, как фокусник, вынул целый — не вонючий и не обмыленный — кусок, да такой большой, каких Пашка раньше и не видывал. Спросил Дылду, где он взял мыло.

— Да его там целый ящик, только нам не дают, скупердяи, — хмыкнул Дылда, передразнил: — Не кради, не кури, со взрослыми здоровайся. Сами воруют, а другим не дают, фрайера...

Договорить, где взял мыло, Дылда не успел. Рядом упала длинная тень, ребята вскинули головы и оторопели — перед ними, откуда только взялся, стоял парень в солдатской рубахе распояской, в сползающих с живота галифе и босой. Зеленый мятый картуз чудом держался на затылке, в зубах дымилась самокрутка.

Пашка вспомнил, что видел парня на базаре, когда разговаривал со Спичкой, и еще тогда он чем-то не понравился ему — ничего не покупал, не маклачил, а все присматривался, будто искал кого.

— Ну и ну! — парень взял кусок мыла и подбросил его в руке, словно взвешивая.

— Отдай, фрайер! — закричал Дылда, угрожающе сунул руку в карман.

Подняв его за шкирку, парень ловко вытащил из кармана президента блатной республики нож, прихваченный из столовой на «Фултоне», небрежно бросил в яму с водой.

Дылда принялся устрашающе вращать глазами и шипеть:

— Зарежу, все равно зарежу, гад! Век свободы не видать...

Парень отпустил воротник, с шиком сплюнув, сказал миролюбиво:

— Дурак! Я же не лягавый, не сыщик. Я тоже романтик блатной жизни!

— Чего тогда хватаешься? — уверился Дылда, что перед ним свой. — Отдай мыло, не купил.

Парень передвинул картуз с затылка на лоб, опять подкинул кусок в руке:

— По нашим героическим временам — неоценимая вещь. Может, сыграем? — кивнул он на рассыпанные карты.

— А чего ставишь? — сразу загорелся Дылда.

Парень на мгновение задумался — и вынул из кармана револьвер. Никогда не отличавшийся смелостью Дылда уже хотел «рвать когти».

— Чего испужался? Он незаряженный, — успокоил его парень. — В буру, штос, очко?

— Очко! — решился Дылда, как завороженный глядя на вороненый револьвер.

Усевшись на землю, парень по-турецки подвернул ноги и начал тасовать карты.

Очко — игра примитивная, только на удачу и надейся, а она, как известно, штука капризная.

На этот раз Дылде не повезло — кусок мыла перекочевал в карман удачливого соперника. Дылду охватил отчаянный азарт:

— Давай еще! На кон себя ставлю. Проиграю — хоть режь, хоть шестеркой буду!

— На кой я тебя резать буду? — ухмыльнулся парень. — И слуга мне на кой черт?

— Дылда у нас президентом, — важно вставил Чинарик. — Он в нашей блатной республике самый главный, что прикажет, то и делаем.

— Ну, давай на должность! Давай на кресло! — голос Дылды дрожал от возбуждения.

Глаза парня озорно блеснули. Он перекрестил пупок и сдал Дылде карту. Свою выбросил на траву мастью вверх. Карта пришла угрожающая — валет.

Пашка обрадовался — пусть лучше президентом Дылда останется. По всем замашкам парень был — отъявленный урка, такой мигом из беспризорников шайку сколотит.

— Давай! — сказал Дылда, раздувая ноздри.

Вторую карту он прикрыл первой и стал осторожно тянуть ее за