сообщил гонец из Шуази, и все прочие слухи о передвижениях бургундцев, она только и сказала, что единственно разумное для них сейчас это захватить мост в Понт-Левеке, чтобы отрезать армию герцога от его фуражиров. Сказала и, казалось, даже не ждала одобрения своим словам. Хотя все, знавшие её раньше, не сомневались, что Жанна, предложив план действий, потребует его немедленного исполнения.

Господин де Флави, настолько уверенный в этом, даже поторопился сказать, что к утру не сумеет обеспечить войско хорошим обозом и приготовился стойко держать оборону, если Дева, как водится, вспылит. Но Жанна лишь устало глянула на него и спросила, сколько дней нужно господину коменданту на сборы? А когда услышала: «Дня два-три», кивнула и пробурчала себе под нос: «Хорошо».

– Я тебя не узнаю! – горячился Ла Ир, когда остался с Жанной один на один. – Ты, которая ни минуты не желала медлить! Которая меня – меня! – заставляла чувствовать себя неповоротливым увальнем! Ты теперь соглашаешься ждать несколько дней, хотя прекрасно понимаешь, что Флави лишь прикрывает свою продажную шкуру! Какие-такие три дня?! На что?! На сбор обоза для простой вылазки?! Зачем он вообще нужен именно сейчас? Я имею в виду обоз, конечно. Но и Флави, пропади он пропадом, если будет так собираться, вряд ли окажется хорош, как помощник! А ты молчишь и киваешь, чего не делала даже перед братом короля!

Жанна, не глядя на Ла Ира, ответила почти зло:

– Я больше не чувствую себя вправе настаивать на чём-либо! Де Флави – комендант, назначенный королём! Он командир местного гарнизона, и ему лучше знать, что тут и как!

– Скорее, назначенный Ла Тремуем! – так же зло огрызнулся Ла Ир. – Думаешь, я просто так сюда примчался? Нет, моя дорогая! Я просто давно уже не верю никому, кто произносит «Ла Тремуй» без плевка! Где все наши? Где те, кто бился под Орлеаном и Патэ? Здесь только я, да Вальперга с Бареттой. Ксентрай удерживает английский авангард Киринела, Бастард, как наседка, сидит на Орлеане, на де Ре и Рене Анжуйского вдруг свалились тяжбы. И ещё вопрос, так ли вдруг они свалились? А наш бывший командующий сидит в Анжу по уши в долгах за свой выкуп и не имеет возможности снарядить даже горстку крестьян! Ты хоть понимаешь, что всё это значит? Ты понимаешь, что здесь НЕ ПОБЕДИТЬ ты не можешь?!

– Я всё понимаю.

– Тогда, не медли, Жанна! Давай, как раньше, поднимем солдат, никого не спрашивая, отрежем Филиппа от его фуражиров, а наш обоз пусть подходит потом! Хоть дней через десять! Не велика надобность, когда на кону Компьен! Много ты думала об обозах, когда пошла на Турель? Давай, и теперь тоже! Только кивни, и я сам дам сигнал к сбору! Ну же! Вспомни, какой ты была!

Он горячился и раззадоривал сам себя. Махал руками, был, вроде бы привычно, но, всё же, как-то преувеличенно криклив. А когда Жанна, глядя ему в глаза, тихо спросила: «Ты уверен, что за нами пойдут так же, как шли под Турелью?», вдруг сник, сел на длинный походный сундук, отвёл взгляд, и, дёрнув плечом, не слишком уверенно пробурчал:

– А что? Почему ты думаешь, что сейчас не будет, как тогда? Что изменилось?

Этот последний вопрос он задал совсем тихо. Робко гланул на Жанну и тут же опустил голову, потому что она смотрела не отрываясь, и было в этом взгляде столько укора, неверия и обиды, что Ла Ир совсем скрючился на своём сундуке и обхватил голову руками.

– Гады, – выдавил он сквозь зубы после долгого молчания.

Потом вдохнул так, будто собирался сказать что-то ещё, что-то значительное и, видимо, очень важное. Но, вместо этого, снова выдавил: «Гады…» и затих.

Мост через Уазу захватить не удалось.

Англичане, которые его удерживали, не были так уж многочисленны. Но выше по реке находился Нуайон, гарнизон которого, верный герцогу Бургундскому, поспешил англичанам на помощь и вынудил французов вернуться в Компьен.

Последовало ещё два дня бездействия и споров по поводу тех действий, которые следовало предпринять теперь. И тут уже, все старались, как могли.

Все, но только не Жанна. Молча она слушала, как Де Флави настаивал на том, чтобы выступить против бургундского авангарда у Суассона, на той стороне реки Эн. Потом спросила, когда можно будет выступить, и теперь уже де Флави со сроками не тянул. Двенадцатого мая отряд французов выступил из Компьена, предпринял ещё одну попытку переправится через Эн, и снова безуспешно. Злые от неудач солдаты хмурились на окрики командиров, пятились в сторону от дороги, едва им мерещился впереди отряд бургундцев или англичан и, крестясь, бормотали друг другу, что Бог теперь не с ними.

Жанна отдала приказ отступить в Суассон, где надеялась собраться с силами, подождать подкрепления и атаковать переправу ещё раз, чтобы не пугать компьенцев своим бесславным возвращением. Но случилось то, чего она никак не могла ожидать. Комендант Суассона Гишар Гурнель отказался впустить её отряд в крепость. Прямо с башни над воротами он прокричал, что готов сдаться герцогу Филиппу, лишь бы не навлекать его гнев на свой гарнизон. И, что французской Деве лучше вернуться в Компьен и помолиться там со всеми, если, конечно, Господь её ещё слышит. А потом ехать дальше, ко двору, где и оставаться, пока англичане или бургундцы не посадили её на цепь.

– Герцог не застрянет под Шуази надолго! – кричал Гурнель в спины отъезжающих от ворот французов. – Наверняка он очень благодарен нашему королю за распущенную армию! И ты, Жанна… Ты уже не та Дева! У меня здесь три сотни солдат, и, когда я отдал приказ запереть перед тобой ворота, никто из них не был против!

В Компьен возвращались совсем унылыми.

Солдаты тихо роптали, говоря между собой, что комендант Суассона получил от герцога Филиппа мешок золота, и, как только Шуази падёт, крепость будет сдана, едва у ворот появятся бургундцы. Что нельзя было уходить так покорно, а надо было заставить, пригрозить, взломать эти ворота, в конце концов! Но Дева даже ответить Гурнелю не смогла…

Может, прав он? Может, теперь не та она, Дева-то?..

Капитаны, окриками, пытались пресечь разговоры, но, затихая в одном месте, они начинались, уже тише, в другом. А невозможность говорить открыто, делала их только злее.

Ла Ир в старых доспехах, смятых ещё под Орлеаном, зорко присматривался ко всем вокруг и ни на мгновение не отъезжал от Жанны дальше, чем на конский корпус. Он выглядел свирепей обычного. Но, при въезде