Блэксорн сидел на палубе на корме, облокотившись на планшир, голова его лежала на согнутом колене. Марико сидела с прямой спиной, повернувшись лицом к Родригесу, как это принято у японцев, а Кана, самурай, мрачно стоял сбоку. Вооруженные моряки толпились на палубах и расположились в «вороньем гнезде», наверху, еще двое — у штурвала. Корабль все еще был поставлен против ветра, воздух и ночь были чистыми, ореол вокруг луны был больше, дождь недавно кончился. В ста ярдах бортом к кораблю под прицелом его пушек стояла галера, весла были вытащены на палубу, кроме двух с каждой стороны, которые удерживали ее на месте; слабое приливное течение относило ее в сторону. Рыбацкие лодки, находившиеся в засаде с неприятельскими лучниками-самураями, приблизились, но еще не нападали.

Марико следила за Родригесом и помощником капитана. Она не могла слышать, о чем они говорят, но даже если бы и могла, ее воспитание заставило бы ее предпочесть не вслушиваться. Интимность в бумажных домах была невозможна без вежливости и предупредительности, без интимности цивилизованная жизнь не могла бы существовать, поэтому всех японцев учили слышать и не мешать. Для общего блага.

Когда она пришла с Блэксорном на палубу, Родригес слушал, что говорил боцман и ее сбивчивое объяснение: это была ее ошибка, она неправильно поняла слова боцмана, и это заставило Кану обнажить меч, чтобы защитить ее честь. Боцман слушал, ухмыляясь, его пистолеты все еще были направлены в спину самурая.

— Я только спросил, не была ли она любовницей англичанина, ей-богу, — она так спокойно умывала его и запихивала в гульфик его сокровища.

— Убери свои пистолеты, боцман.

— Он опасен, говорю я вам. Его надо связать!

— Я прослежу за ним. Иди на нос.

— Эта обезьяна убила бы меня, не будь я попроворней. Вздернуть его на нок-рее! Мы сделаем это в Нагасаки!

— Мы не в Нагасаки — иди отсюда! Живо!

Когда боцман ушел, Родригес спросил:

— Что он сказал вам, сеньора? На самом деле?

— Это — ничего особенного. Извините.

— Я извиняюсь за высокомерие этого человека перед вами и перед самураем. Пожалуйста, передайте самураю, что я извиняюсь перед ним, прошу его прощения. И я официально прошу вас забыть все оскорбления, нанесенные боцманом. Вашему сюзерену или мне не поможет, если на борту произойдут неприятности. Я обещаю вам, что я разберусь с ним по-своему и в удобное время.

Она поговорила с Каной, и под ее нажимом он наконец согласился.

— Кана-сан говорит, что очень хорошо, но, если он когда-нибудь увидит боцмана Пезаро на берегу, он отрубит ему голову.

— Это честно, ей-богу. Да. Домо аригато, Кана-сан, — сказал Родригес с улыбкой. — И домо аригато годзиемашита, Марико-сан.

— Вы говорите по-японски?

— О, нет, только слово или два. У меня жена в Нагасаки.

— О, вы давно в Японии?

— Это мое второе плавание сюда из Лиссабона. Я провел семь лет в этих водах, как говорят — сюда, туда, в Макао и в Гоа. — Родригес добавил: — Не обращайте внимания на этого боцмана — он — эта. Но Будда говорит, даже эта имеют право жить. Правда?

— Конечно, — сказала Марико, имя и лицо этого человека запомнились ей навсегда.

— Моя жена говорит немного на португальском, сейчас почти так же хорошо, как и вы. Вы христианка, конечно?

— Да.

— Моя жена новообращенная. Ее отец самурай, хотя и небогатый. Его сюзерен — господин Кийяма.

— Ей повезло иметь такого мужа, — вежливо сказала Марико, но про себя она подумала, содрогаясь: как можно выходить замуж и жить с чужеземцем? — Несмотря на свои хорошие манеры, она спросила: — А госпожа, ваша супруга, ест мясо, как то, что было в каюте?

— Нет, — ответил Родригес со смехом, его зубы были белые, красивые и крепкие. — И я в моем доме в Нагасаки не ем никакого мяса. В море ем и в Европе ем. Таков наш обычай. Тысячу лет назад, до прихода Будды, у вас тоже был такой обычай, правда? До Будды люди жили по Тао, Пути и ели мясо. Даже здесь, сеньора. Даже здесь. Теперь, конечно, мы знаем лучше, некоторые из нас, да?

Марико подумала об этом. Потом она сказала:

— Все португальцы называют нас обезьянами? И джепами? За нашими спинами?

Родригес потянул себя за серьгу, которую он носил в ухе.

— Вы же называете нас варварами? Даже нам в лицо? Мы культурные люди, по крайней мере мы так думаем, сеньора. В Индии, земле Будды, они называют японцев «восточными дьяволами» и не позволяют никуда приставать, если они вооружены. Вы называете индийцев «черными» и нелюдями. Как китайцы называют японцев? Как вы называете китайцев? Как вы называете корейцев? Поедающими чеснок?

— Я не думаю, что господин Торанага будет обрадован. Или господин Хиро-Мацу, или даже отец вашей жены.

— Блаженный Иисус сказал: «Сначала выньте сучок из собственного глаза, прежде чем вытаскивать соломинку из моего».

Она снова задумалась о том, что первый помощник горячо шептал кормчему Родригесу: «Это верно, мы насмехаемся над другими людьми. Но мы же граждане земли Богов и выбраны богами. Мы одни, из всех народов, защищены божественным императором. Разве не мы, следовательно, совсем особые и выше всех других? А если мы японцы и христиане? Я не знаю. О, Мадонна, дай мне твое понимание. Этот кормчий Родригес такой же странный, как английский кормчий. Почему они такие особенные? Это их воспитание? Это ведь невероятно, то, что они делают, не так ли? Как могут они плыть вокруг Земли и идти по морю так легко, как мы это делаем по земле? Знает ли ответ жена Родригеса? Я бы хотела с ней встретиться и поговорить».

Помощник капитана еще больше понизил голос.

— Что он сказал? — воскликнул Родригес с невольным проклятием, и вопреки себе Марико попыталась прислушаться. Но она не смогла расслышать, что говорил помощник капитана. Потом она увидела, что они оба посмотрели на Блэксорна, и она последовала за ними взглядом, обеспокоенная их тревогой.

— Что еще случилось, Сантьяго? — осторожно спросил Родригес, опасаясь Марико.

Помощник капитана ответил ему шепотом, сложив руки рупором.

— Сколько времени они останутся внизу?

— Они еще будут пить за здоровье друг друга. И за сделку.

— Негодяи! — Родригес схватил помощника капитана за рубашку: — Ни слова об этом, ради Бога. Головой отвечаешь!

— Об этом не стоит и говорить, кормчий.

— Это всегда стоит напомнить, — Родригес посмотрел на Блэксорна. — Разбуди его!

Помощник капитана подошел и грубо растолкал его.

— В чем дело, а?

— Дай ему тумака!

Сантьяго отвесил ему пощечину.

— Боже мой, да я тебя… — Блэксорн вскочил на ноги, его лицо пылало, но он зашатался и упал.