введения в организм больного ясны Швейцеру. И в дневнике появляется короткая запись: «Я испробовал бреозан на себе» (с. 226).

И так изо дня в день: тяжкий труд врачевателя, строителя, воспитателя; размышления над основным трудом жизни — «Культурой и этикой»; и поздно вечером — музыка, гениальный Бах. «Каждый его день, — пишет исследователь творчества Швейцера Ч. Джой, — был актом милосердия, а каждая ночь — жертвоприношением музыке».[137]

Не случайно Швейцера всю жизнь тянуло не только к творчеству Баха, но и к творчеству Гете. Их роднила страсть к познанию сути окружающего. Как Гете, так и Швейцеру наряду с поэтическим, духовным отношением к миру было органично присуще стремление действовать, практически преобразовывать мир. Гете восклицал: «Вначале было дело!». Именно эти слова сделал главным девизом своей жизни и этики Альберт Швейцер.

Твердость духа и четкость намеченной цели — вот что определяло жизнь и деятельность Швейцера. Всегда — и словом, и делом — служить людям, облегчать их страдания, бороться со страданиями, чтобы избавить от них людей, — вот чему он неуклонно следовал. Готовность пожертвовать своим благом ради блага ближних, осознание социальной значимости дела исцеления страждущих — эти черты деятельности и характера А. Швейцера сближают его с русскими врачами-подвижниками Н.И. Пороговым, Ф.П. Гаазом. «Швейцер стал, — справедливо замечает польский исследователь Гжегож Федоровский, — символом братства народов и жертвенного героизма».[138]

Человек весь проявляется в том, как он говорит и судит о других людях. О своих открытиях в научных изысканиях Швейцер не сообщает. Но об открытиях и достижениях коллег по работе пишет охотно. Доктор Трене «делает важное открытие. ...он обнаруживает вибрионы, очень близкие к холерным» (с. 227). Матильда Коттман идеально организует работу в лесу. На Эмму Хаускнехт можно целиком положиться во всех делах, связанных с больничным хозяйством...

Альберт Швейцер известен нам не только как врач, но и как философ. Как это отразилось в «Письмах из Ламбарене»? Произведение это пронизано нравственным пафосом: сделать все возможное для будущего счастья человечества. Какой высокой нравственной и публицистической силы исполнены строгие и страстные строки заключения, к девятой главе первой части книги! В них, на наш взгляд, заключена основная ее идея.

«Письма из Ламбарене» — это памятник человеку, который исполнил свои долг врача и человека. Как врач Альберт Швейцер сделал все что мог.

V

К какому жанру следует отнести «Письма из Ламбарене»? Судя по названию, ответ на этот вопрос бесспорен. В истории литературы эпистолярный жанр хорошо известен и представлен достаточно широко. Но можно ли безоговорочно считать книгу Альберта Швейцера подборкой его писем, пусть даже литературно обработанных самим автором? Вряд ли. В «Письмах из Ламбарене» уживаются самые различные жанры: и письма-отчеты, и дневниковые записи, и публицистические размышления, и портретно-биографические очерки (например, очерк, посвященный учителю Ойембо).

Сила этого необычного по жанру художественно-публицистического произведения состоит в его документальности.

В наше время интерес широкого читателя к документальной литературе твердо установлен литературными критиками. Он уже получает и теоретические обоснования. «Документ точно фиксирует уникальность события... Подлинное документальное искусство сливается с подлинной историей».[139]

К «Письмам из Ламбарене» последнее вполне приложимо. Именно поэтому читателя знакомство с ними особенно заинтересует и увлечет. Историк медицины или общественной мысли Запада XX в. сможет по «Письмам из Ламбарене» изучить историю развития медицинского обслуживания в Африке, историю этических поисков мыслителя-гуманиста и многое-многое другое.

В изображении действительности, ее анализе Швейцер проявляет себя как художник-реалист. Он показывает жизнь как таковую, не приукрашивая ее теневых сторон, не рисуя безоблачной идиллии. Подобно своему великому учителю Гете, Швейцер стремится как можно глубже проникнуть в суть изображаемого, с тем чтобы отразить в публицистических очерках не случайное, но типическое, характеризующее эпоху и ее нравы. Дарованию Швейцера-публициста присущ добрый юмор. Вера в людей помогает доктору увидеть не только героические, высокие черты их характеров, но и подметить смешные стороны их поведения, пошутить над ними. Характерна такая сценка. Швейцер просит африканца помочь донести тяжелый брус. « — Я человек интеллигентный и брусьев не ношу, — отвечает он». «Тебе повезло», — соглашается Швейцер, взваливая брус на плечо. «... мне бы тоже вот хотелось быть человеком интеллигентным, да что-то не удается» (с. 195).

Наблюдательный читатель конечно же отметит автоиронию в рассказах доктора Швейцера о его злоключениях в первые годы жизни в Африке.

Документальность — это лишь одна, хотя и важная, сторона «Писем из Ламбарене». Вторым и не менее важным фактором большого историко-литературного значения этого труда Альберта Швейцера являются его высокие художественные достоинства.

Художественное мастерство Швейцера выковывалось в полемических статьях, в массовых обращениях, которые требовали отточенности каждой мысли и каждого слова.

Любопытно, например, проанализировать композицию отдельных глав «Писем из Ламбарене». Как правило, в построении их писатель идет от частного к общему: первоначально дает яркую зарисовку фактов или явлений, а затем подробно характеризует их, анализирует и на основе глубокого анализа рисует обобщенную картину действительности. Подчас же Швейцер ограничивается только зарисовкой, как бы предлагая читателю сделать вывод. В ряде глав, лежащих на стыке публицистики и социологии, Швейцер иногда в ущерб увлекательности вовсе избегает зарисовочных моментов, привлекая живые эпизоды только как доказательство той или иной общей мысли.

Арсенал композиционных средств Швейцера-публициста чрезвычайно разнообразен: он естественно использует прямое обращение к читателю, неожиданный экскурс в историю культуры или поэтическую народную притчу; плавное течение мысли может перемежаться разного рода вставками, которые не производят впечатления инородного тела; некоторые главы книги напоминают по форме своеобразные эссе.

Своеобразен и язык Швейцера-публициста. Его «двуязычность» (как уроженец Эльзаса Швейцер говорил и писал на двух языках — немецком и французском) сыграла, на наш взгляд, известную роль в формировании литературного стиля Швейцера.

Речь Швейцера-публициста, с одной стороны, очень проста и легко доступна для восприятия, но с другой — очень эмоциональна, ярка, насыщена сравнениями, эпитетами, метафорами. Притом характерно, что насыщенность публицистической речи Швейцера образами служит достижению определенной смысловой цели — более четкому и яркому восприятию мыслей автора. Показательно в этом отношений развернутое изображение работы в главе «Поздняя осень и зима 1925. На строительной площадке». Швейцер описывает рабочий день на стройке как пятичастную симфонию, остроумно находя звуковую и ритмическую характеристики для начала, середины и конца работы.

Для того чтобы судить о том, какой экспрессии достигает Швейцер-стилист в описании состояния человека или природы, достаточно привести небольшой отрывок главы «Поездка»: «Вода и девственный лес!.. Можно ли передать чувства, которые нас охватили? Кажется, что все это сон. Допотопные ландшафты, которые мы видели где-то