Вечером 28-го состоялось бракосочетание Гитлера и Евы Браун. Режиссировал Геббельс. Участники церемонии вспоминали, что министр пропаганды и Борман не забывали «душевно» намекать фюреру – дескать, семейный уход из жизни будет достойным заключительным аккордом, вполне в духе древних германских легенд, опер Вагнера! Мертвый вождь, верная жена, кончающая с собой рядом с ним, пышные декорации горящего Берлина… Ночью были составлены два завещания, политическое и личное. Своим преемником, президентом и верховным главнокомандующим Гитлер назначил гроссадмирала Деница (он говорил, что армия, СС и люфтваффе его «предали» – остался только флот). Рейхсканцлером назначался Геббельс, для Бормана вводился новый пост «министра партии». Вдобавок он назначался личным душеприказчиком фюрера. Однако политические ориентиры не менялись. В завещании указывалось: «Нашей целью по-прежнему должно оставаться приобретение для германского народа территорий на Востоке» [56].

Да уж какие территории, если германский народ терял последние клочки собственной столицы! Наши солдаты рвались к Рейхстагу. В политической жизни Германии он не играл никакой роли, парламент не созывался в 1935 г. Все управление страной было сосредоточено в рейхсканцелярии. Но огромное помпезное здание считали как бы символом Берлина. Помнили и о провокации с пожаром Рейхстага, ознаменовавшей приход Гитлера к власти. Именно здесь, над куполом Рейхстага, было намечено водрузить Знамя Победы. Таких знамен изготовили несколько. Сперва предполагалось, что на острие наступления будет находиться 2-я танковая армия Богданова, ей и поручалось овладеть рейхстагом. Но 2-я танковая отстала в уличных боях. Вопреки ожиданиям, к центру города стала выходить 3-я ударная армия Кузнецова. Ей отводилась второстепенная роль, но Кузнецов на начальном этапе штурма сумел сохранить значительные резервы, это и обеспечило ему успешное продвижение. Знамя Победы передали в 3-ю ударную.

29 апреля генерал Вейдлинг доложил Гитлеру, что надежд больше нет. По его оценкам, русские должны были достигнуть рейхсканцелярии не позднее 1 мая. Он еще раз предложил прорываться. О том же просил Аксман – обещал, что Гитлера со всех сторон прикроют собственными телами мальчишки из гитлерюгенда. Но Борман постарался похоронить эту инициативу, подсунул другое решение – пускай пробиваются те, кто посильнее и помоложе, поторопят армию Венка. Гитлер согласился. С генералами и чиновниками, собиравшимися прорываться, передали гневное письмо Кейтелю – раз он до сих пор не помог, то фюрер и его ставил в один ряд с изменниками. К Деницу разными дорогами послали троих курьеров с копиями завещания. Разослали и приказы покарать предателя Гиммлера. А Ханне Райч и Грейму фюрер велел улетать, поднять все силы люфтваффе и бросить на русских. Хотя никто не представлял – что осталось от люфтваффе?

Но и Геббельс с Борманом спешили. Завещание уже было оформлено, чего ж тянуть? Фюреру доложили о судьбе Муссолини и Клары Петаччи. Красноречиво обрисовали, как их трупы повесили вверх ногами на потеху толпе. После этого фюрер решился. Распорядился отравить свою овчарку Блонди и застрелить еще двух собак, раздал ампулы с ядом секретаршам. Созвал обитателей бункера на церемонию прощания. Перед ним проходили длинной чередой офицеры, чиновники, женщины. Гитлер что-то говорил им или просто кивал. Потом он с молодой женой удалился в свои покои. А толпа, проводив своего вождя в вечность… хлынула в бар. Откупоривали бутылки, полилось спиртное. Кто-то завел патефон, начались танцы! Шум, музыка, звон посуды и визги дам донеслись до фюрера. Он был возмущен, послал адъютанта прекратить безобразие.

Но ожидавшегося самоубийства еще не случилось. Утро 30 апреля началось как обычно. Вейдлинг доложил о военном положении. Под контролем нацистов в Берлине остались лишь Тиргартен (зоопарк) и правительственный квартал. Бой кипел в здании Рейхстага. Советские подразделения ворвались туда, но из соседних зданий эсэсовцы отсекли их огнем от своих, загремели перестрелки и атаки между залами, пролетами лестниц. А в рейхсканцелярии во время обеда Гитлер вдруг озаботился, что русские, находящиеся на Потсдамской площади, могут обстрелять его резиденцию снарядами с каким-нибудь усыпляющим газом! Захватят всех живыми. Обед сразу скомкался, и началась вторичная церемония прощания. Вице-адмиралу Фоссу фюрер напоследок сказал: «Я понял, какую непоправимую ошибку совершил, напав на Советский Союз». Он опять отправился с Евой Браун в личные покои. Его жена приняла яд. Гитлер, по одной версии, застрелился, по другой, тоже отравился [56].

Согласно завещанию, останки должны были сжечь – как древних германских героев. Но даже погребальные костры выглядели жалкой насмешкой над языческими легендами. Трупы наспех вытащили во двор, кинули в воронку от снаряда, полили бензином. Однако начался новый артобстрел, поблизости стали рваться снаряды. Охрана и приближенные подпалили мертвецов и убежали под своды бункера [58]. Зато у Геббельса и Бормана теперь оказались развязаны руки. Они попытались выступать в роли властителей государства, отправили генерала Кребса на переговоры с советским командованием.

Но даже завязать контакты удалось далеко не сразу. Воздух сотрясался непрерывными разрывами и стрельбой, хлестали ливни пуль и осколков, рушились дома. Привлечь внимание русских или хотя бы высунуться было невозможно. Пытались связаться по рации – куда там! Эфир переполняла мешанина позывных и переговоров различных частей, танков, самолетов. Только в темноте, когда пальба несколько улеглась, офицерам Кребса удалось привлечь внимание передовых советских подразделений – кричали, махали белыми флагами. Гитлеровского генерала встретили наши офицеры. 1 мая в 3 часа 50 минут его доставили на командный пункт 8-й гвардейской армии Чуйкова.

Было доложено Жукову, он отправил на переговоры своего заместителя Соколовского и позвонил Сталину. Сообщил, что Гитлер покончил самоубийством. Иосиф Виссарионович констатировал: «Доигрался, подлец! Жаль, что не удалось взять его живым». Но Геббельс прислал письмо с предложением о перемирии, на этот счет реакция Сталина была однозначной – никаких переговоров, кроме безоговорочной капитуляции. Кребс доказывал, что вопрос о капитуляции сможет решить только правительство Деница. Требуется перемирие на несколько дней, чтобы оно могло собраться. Жуков в ответ выставил ультиматум: если до десяти утра не будет согласия на капитуляцию, «мы нанесем удар такой силы, который навсегда отобьет у них охоту сопротивляться». Было решено установить с Геббельсом прямую связь, для этого с Кребсом отправили советских связистов с полевым телефоном [43].

Казалось, битва завершается. Над куполом Рейхстага уже алело Знамя Победы, поднятое разведчиками Егоровым и Кантарией. Огонь прекратился, зависла напряженная тишина. Но… Геббельса с Борманом вариант безоговорочной капитуляции совершенно не устраивал. Они-то надеялись, что им позволят собрать новое правительство – то есть спокойно выехать из Берлина. А уж дальше торговаться, на что они согласны, на что нет. Опять же, поиграть на противоречиях между СССР и Западом. Но Сталин и Жуков лишили их такой лазейки. Русские связисты без дела посидели в бункере, и их отправили обратно. А в 10.40, не получив ответа на ультиматум, наша артиллерия открыла шквальный огонь по последним очагам сопротивления (всего за время штурма по Берлину было сделано 800 тыс. артиллерийских выстрелов, выпущено 36 тыс. тонн взрывчатки и металла).