Вот и Казань… Ленька стоит на борту парохода и смотрит на кривые улочки предместья, убогие домишки с плоскими крышами.

– Это еще, брат, не Казань… Это так около берега беднота ютится. Сама Казань эвон где! – говорит повар Никифорович, указывая рукой на затонувшие в желтеющих садах золотые маковки церквей. – Старинный город… Казань-матушка!

– А сколько здесь стоять будем? – спрашивает мальчик. Ему кажется, что прошло уже много дней и ночей, с тех пор как пароход «Надежда» отчалил от родной пристани… Сильно скучает Ленька. Плохо ест, не идет ему «знатный матросский харч» на пользу.

– Не в коня корм… – ворчит толстый кок Никифорович, подкладывая Леньке не в очередь лучшие куски. – Не могу откормить, ваше благородие, – говорит он капитану. – Шибко задумывается мальчонка…

Не радовала Леньку и подвесная койка. По ночам тяжело ворочался он с боку на бок, слышался ему горький плач покинутой Макаки… Представлялось ему, что идет она по берегу одна-одинешенька, остановится, оглянется… Нет Леньки!

Больше всего мучили мальчика ночные кошмары: никак не мог он забыть перекинутую на утес и оставленную второпях доску. Снилось: идет по этой доске Макака, пошатнулась, взмахнула руками: «Лень!.. Лень!..»

А доска тихо поворачивается под ней… Ленька вскакивал, крупный пот катился по его лицу… «Нет, не работа это, не жизнь это…» – тоскливо думал он. А все было бы хорошо, когда б не тоска по оставленной подружке. Матросы относятся к Леньке бережно и любовно; каждому бросается на помощь Ленька, не гнушается никакой работой. И промеж взрослых держится скромно; сидя за общим котлом, хлебает щи аккуратно, позади всех протягивает ложку…

– Хороший малец! Старательный, только уж больно невеселый, – докладывают капитану матросы.

Капитан зовет мальчика к себе в каюту, подолгу разговаривает с ним.

– Скучаешь, Леня? – часто спрашивает он.

Ленька молчит и смущенно улыбается.

– Ты, малец, к нам привыкай. Дружба – она, конечно, первеющее дело, только на воде подружек забывать надо. Не до них тут!.. – глядя на Леньку, говорят старые матросы.

Без шуток, конечно, тоже не обходилось.

– Ну, вот пел ты ей… Пел не пел, а кричал чегой-то во всю глотку… – начинает, посмеиваясь, какой-нибудь молодой матрос. – Ну ладно! Сейчас она девчонка маленькая… И дружба у вас, видать, крепкая… А вот как подрастет, тогда песней не утешишь… – Матрос смотрит на Леньку смеющимися глазами и подталкивает локтем соседа. – Да, подрастет и, глядишь, сменит тебя на какого ни на есть сухопутного Ваньку… А ты скучаешь…

– Не сменит! – гордо отвечает Ленька, и губы его растягиваются в улыбку.

– Чего там – не сменит! – сердито прикусывая хлеб, вступает пожилой матрос. – Подружка твоя с господского дому. Барышня! А ты – сирота без роду, без племени… Тебе за ней не гоняться, вот что!

– Верно, верно! – качает головой молодой матрос. – Она себе подберет почище… Вот как ездят у нас пассажиры иногда… Чудные имена у барчат… Все Мунчик да Пунчик, али Гогуся какой-либо… Вот и бросит она тебя ради Гогуси али Пунчика… Эх, ты!

– Не бросит! – повторяет Ленька, и, представив себе, как сердито налетает Макака на неугодных ей пунчиков и гогусек, он вдруг звонко хохочет. – Вот знала б она!

– Ну, вот и развеселился! – добродушно улыбаются матросы. – А как повернем назад от Казани, так и вовсе запрыгаешь!

Ленька ждет Казани. Долго стоит пароход в Симбирске. Капитан снова берет груз… Матросы носят на плечах мешки с зерном, ящики с сушеной рыбой.

Ленька суетится вместе со всеми, тянет на плечи тяжелый мешок.

– Иди, иди! – гонят его матросы. – Куда лезешь? Не подужаешь ведь.

Ленька выходит на пристань. Заработать бы тут, да пассажиров мало, и, того гляди, капитан рассердится. «Ты, – скажет, – сыт, чего матросскую честь мараешь? Как нищий за пассажирами вяжешься…» Эх! Не на что Леньке купить обещанные красные сапожки, негде заработать ему на эту покупку…

Перед Казанью капитан вызывает мальчика в каюту:

– Пойдешь со мной в город. В Казани сейчас выставка. Вот тебе рубль – купи что-нибудь на память!

– Спасибо, – сияя, говорит Ленька и бежит чистить свои новые брюки.

По всей форме нарядили Леньку матросы. Портной Силыч перешил ему брюки и рубаху, воротник пришлось сзади присобрать, бескозырка нашлась в аккурат.

Гордо сходит на берег Ленька. Рядом с ним идет капитан в своем белом нарядном кителе. Кажется мальчику, что все встречные пялят глаза на его капитана. Да и на него, Леньку, тоже небось посматривают – матрос! По всей форме матрос, только ростом маловат. Ленька выпячивает грудь, тянется вверх, непривычные к ботинкам ноги его зажаты как в колодки, но он все готов стерпеть! И на душе у него радостно. Целый рубль дал ему капитан! На это не только сапожки купишь, а и тюбетеечку Макаке можно привезти.

Долго идут по кривым уличкам и переулкам капитан с Ленькой, а города все не видно.

– Вон город! Там улицы красивые, просторные… Магазины, лавки… Татары прямо на улицах коврами торгуют, тюбетейки, чувяки продают… А на выставке всего много! – говорит капитан.

«Мне самое главное сапожки…» – оглядываясь, думает Ленька.

Они проходят мимо большой красивой церкви. На паперти сидят нищие. Из широко раскрытых резных дверей слышен однообразный певучий голос попа.

Капитан замедляет шаги.

– Ты богу молишься? – спрашивает он Леньку.

– Нет, – усмехается Ленька. – Не молюсь.

– Что ж так? – удивляется капитан.

– Разочаровался я в боге. Два раза просил его заступиться, и оба раза надул он меня, – серьезно говорит Ленька и машет рукой: – Бог с ним, с этим богом!

– О чем же ты просил его? – с улыбкой спрашивает капитан.

– Да один раз послал меня хозяин за хлебом и три копейки дал. А я, уж не знаю как, обронил эти три копейки. Ну, думаю, запорет меня злодей… Искал, искал – нету… А тут церковь, народ молится… Бросился я туда; бился, бился головой об пол, плакал, просил: «Господи, подкинь мне мои три копейки либо защити меня от хозяина…» – Ленька грустно усмехнулся и махнул рукой: – Два дня после этого без памяти лежал от побоев…

Капитан внимательно и серьезно глядел на тонкое бледное лицо мальчика, на лучистые серые глаза с глубоким, недетским выражением…

– Бог – это наша совесть, Леня, – сказал он, помолчав. – У каждого человека свой бог.

Они вышли на главную улицу. Здесь бойко цокали по мостовой экипажи, звенели конки… Встречалось много нарядной публики, между ними важно шествовали богатые татары в пестрых длинных халатах, в расшитых цветной шерстью тюбетейках… Около входа на выставку толпился народ. Капитан взял два билета, и они прошли на главную аллею; от нее шли еще аллеи. Между ними – огромная клумба с цветами. Цветочки были всех сортов, но очень маленькие, кукольные; они густо синели, краснели, розовели в поблекшей, но все еще густой бархатной траве. На дощечке было написано: «Американский газон. За топтание – штраф!»