В собрании сосудов, статуй, бюстов и разных инструментов римских, греческих и новейших, частью доставшихся королю по открытии Геркулана и Помпеи, каждая вещь показывает или удачную выдумку, или изящную работу, или драгоценное вещество. Вид сосудов, а особливо курильниц, слезохранительниц и подсвечников весьма приятен. Бронзовые бюсты и статуи все наилучшего вкуса и греческой работы. Из них фавн и два борца почитаются превосходнейшими. Фавн подлинно уснул. Нагие борцы, приуготовляющиеся к борьбе, как ни малы в рассуждении обыкновенного роста, заставляют зрителей страшиться, что они вдаются в великую опасность. Во многих игрушках, с удивительной точностью представляющих различных животных, бронза и мрамор имеют жизнь. Между музыкальными инструментами лежит дудочка, на коей отаитяне играют носом, подле нее и одежда их, сотканная из нитей кокосовых орехов. В сей же зале показывали большие книги, в коих сняты списки и рисунки с недоделанных картин лучших живописцев древних и новейших. Мне более всего понравились картины греческого изображения. 1-я, нимфа, срывающая цветок. 2-я, спящая дриада, которую фавн нашел и обнимает. 3-я, старый Силен поднимает на руках ребенка, протягивающего ручонки к виноградной кисти, которую подает ему с веселым видом через голову старика молодая девушка. Не правда ли, что сими изображениями красоты, любви и трех возрастов человека греки умели объяснить свои мысли самым нежным образом? Вот три безделицы, которыми кончилось обозрение редкостей. Маленький фаэтон запряжен двумя пчелками, пестрая бабочка сидит на козлах вместо кучера и держит вожжи ножками. Другой, побольше, запряжен попугаем, а управляем саранчой. Третий виньет представляет также фаэтон, в коем положен кувшин, обвитый розами, две стройные маленькие нимфы, смеясь, везут его с торопливостью. Вот как греки умели одушевлять любимые свои мечты.

Сошед в нижний этаж, в Оружейный, в трех залах я видел все убийственные оружия от Каиновой дубинки до итальянского кинжала, видел булавы ирокезцев, дротики жителей Новой Зеландии, видел, чем римляне, греки и скифы побеждали друг друга, и наконец видел ту лестницу, по которой механические рукоделия восходили к совершенству и злоба людей к утонченному искусству умерщвлять друг друга. Король, как страстный охотник и стрелок, собирает оружия знаменитых мастеров, и его ружейная поистине может назваться царской. Лучшие из них отличаются чистотой отделки, замысловатым механизмом и прочностью метала, худшие – золотыми насечками, перламутром, дорогими каменьями и богатыми футлярами. Охотники найдут тут много вещей, достойных их восторга. Я заметил только три: 1-е двуствольное ружье, вдруг, одно за другим, может сделать 24 выстрела. Помощью механизма 24 патрона вдруг в ружейный ствол кладутся; стоит только оборотить вниз дулом, и ружье заряжено. 2-е духовое ружье в трости, и 3-е, кинжал, который по вонзении в тело разделяется на три части, и в сие ж время производит выстрел из маленького пистолета, вделанного в рукоятку.

Больница бедных

(Alberho di Poveri)

Здание по наружности своей просто, хотя и огромно; тут великолепие пожертвовано пользе. Позади строения сад с прекрасным фонтаном. Поднявшись по легкой для всхода лестнице, украшенной фонтанами и приличными статуями, вошли мы в средний этаж. Мужчины и женщины распределены по палатам; тут выздоравливающие, там тяжело больные, а там неизлечимые и сумасшедшие. В огромной зале за общим столом более 300 выздоравливающих с жадностью поглощали куски хлеба, плавающие в жидком супе; они просили милостыню по привычке. Комнаты везде нечисты и если б не отворяли окон, то воздух мог бы быть вреден. Здесь лечат простыми средствами, покоем, пищей и лимонадом, которого употребление полезно в здешнем климате. Докторы славятся искусством, и больные, как меня уверяли, не умирают здесь преждевременной смертью. В приемной зале поставлен портрет Фердинанда IV во весь рост. Он очень похож, я взглянул на него с уважением. Фердинанд любим своими подданными и как добрый государь, заступник бедных и сирых, достоин преданности и благодарности народной.

В нижнем этаже по обе стороны длинного коридора, в низких комнатах со сводами, на одной половине доживают последние минуты жизни неизлечимые, на другой – сумасшедшие. Один из них в сенях под огромными аркадами прикован был к стене цепью, держащей его поперек стана. Руки и ноги обшиты были у него кожей, темя обрито, остатки волос стояли щетиной. При появлении нашем он бросился к нам, начал прыгать подобно лютой гиене, грыз цепь, руки и охриплым голосом произносил невнятные звуки; но когда вошел его смотритель, он бросился в угол и зарылся в лежащей там соломе. Сей несчастный отвергает обыкновенную пищу и беспрестанно просит сырого мяса; бешенство его чрез каждые три месяца продолжается по две и по три недели, и уже другой год он находится в больнице. Войдя в коридор, нам отворили 1-й №. В нем лежал на постели кардинал, он со всей важностью благословил нас. Это нищий, сказал смотритель. Во 2-м № сумасшедший от честолюбия; 20-летний студент сей называет себя генералом, беспрестанно чертит планы и располагает войска к сражению. Смотритель его обходится с ним ласково, докладывал о нашем приходе и, принимая приказания, величал его Ваше Превосходительство! В 3-м № промотавшийся барон, который помешался на том, что у него к 99 не доставало сотого жилета. Большая часть сумасшедших была от честолюбия, и более женщин, нежели мужчин. «Есть ли у вас сумасшедшие от любви?» – спросил я у лекаря. «Теперь нет ни одного; были, но они скоро у нас выздоравливают. Наши женщины человеколюбивы, – продолжал шутливо доктор, – они не любят сводить с ума и редко подают причины приходить в отчаяние. И так справедливо сказал Панглос, „что все в свете к лучшему“ и в самом зле заключается добро». Наконец показали нам сумасшедшую девушку. «Конечно, от любви?» «Нет, – отвечал доктор холодно. – Она имела несчастье лишиться отца своего, казненного публично за доказанное преступление. Она взошла с ним на эшафот, сколько ни уговаривали ее сойти вниз, но она осталась при отце до последней минуты. Твердость, спокойствие духа ее обманули исполнителей приговора; но когда голова отца покатилась по помосту, когда кровь брызнула в лицо дочери, тогда несчастная схватила голову, облобызала ее, завернула в шаль и тут же упала без чувств и лишилась ума. Чрез год она пришла в память, но лишь вышла из больницы, встретилась с солдатом, вспомнила о казни и снова лишилась ума. Теперь она выздоравливает, и когда совершенно оправится, королева приказала удалить ее в деревню, где она будет получать от Ее Величества достаточный пенсион».

Поле мертвых

Быв немного нездоров, в один красный день вышел я с квартиры моей, бывшей в предместье Саразен, подле Порта-Нуова, просто в сюртуке, с тем, чтобы поблизости несколько прогуляться. В городе благовестили к обедне, толпы богомольных с молитвенниками в руках шли со мной по пути. Прошед с версту, вижу пред собой стену, растворенные ворота и кипарисную аллею, в конце коей монастырь; переменяю намерение и иду в церковь молиться. Набожное расположение мое награждено было неожиданным явлением; любопытство удовлетворено ужасным видом смерти. Аллея, по которой я шел, пересекалась накрест с другой; там кое-где печально стояли кипарисы; и надгробные памятники, большей частью весьма простые, занимали все пространство; мраморные плиты были исписаны стихами и надписями. Зеленая поляна отделяла монастырские строения от сада. Я просил шедшего подле меня, как монастырь называется? Он отвечал мне: «Вы находитесь на поле мертвых» (Campo di Morti). Такое название удивило меня, и сказанное незнакомым подтвердилось самым делом. Монастырский колокол несколькими унылыми ударами возвестил о прибытии покойного. Я остановился, обратился к воротам и увидел в оных несколько портшезов, пред коими несли на длинном древке черный деревянный крест; носильщики были в траурном платье, на портшезах нарисована Адамова голова. Вместе с портшезами вошел я в церковь, и представьте себе мое изумление. Посреди церкви, на катафалке, обитом черным сукном, на верху и на ступенях лежало более 20 тел без гробов; одни одеты были в приличных платьях, но без покровов, другие просто обернуты только холстиной. Я видел смерть во многих видах, не страшился ее по должности и чести; но, признаюсь, новое сие явление, какого я не ожидал, привело меня в трепет; слабость после болезни, печальные псалмы, музыка, раздирающая душу, горестные лица, вопли и слезы окружающих катафалк, заставили меня опасаться, что я не могу выдержать печального обряда погребения; но любопытство видеть оное побудило меня остаться. Обедня кончилась, родственники последним целованием простились с умершими, все вышли, церковь заперли. Мне ничего более не оставалось делать, как просить проходящего мимо меня капуцина рассказать мне обряд их погребения.