– Гони эти выползней адовых! А кто там?

– Всякие. И братья Юхотские, и князь Карп, и Маркел Сидыч, и воевода Брех – это кого углядел… Ещё Посольского, Оружейного дьяки… Белая кость!

– Ну, взглянем, кто там шебуршит! – решил, слезая с постелей и не особо вдаваясь в одёжу – лишь бы позамызганее, показать пришлецам и блудодумам, как сильно они обидели своего царя: вот он, в драной одежонке, в хладе и гладе, оскорблён и унижен!.. Этого добивались, лиходейцы?

Кое-как напялив дополый тулуп, сунув ноги в чёботы с подбитым низом и схватив посох, ринулся из кельи, сам удивляясь, откуда сила в ногах. Шиш – следом, захватывая по пути стрельцов:

– Гой-да! Шевелись, развисляи! Тревога! Бежим! – И стрельцы, срываясь с мест, перекликаясь и гремя железом, торопливо бухали сапогами по ступеням.

Так, оравой, ссыпались с крыльца, припустили по снегу.

Потрясая посохом, рысцой спешил без дороги, выкрикивая невнятно:

– Явились, иуды шелудивые! Гады непотребные! Белая кость! Она и есть худшая! А где прохлаждались до сих пор? Небось, сладко было без меня негодяйствовать? Сей час ахи-охи, дела плохи, а как своего богоданца подсиживать и огорчать – так дела хороши? Поздно – ухожу от вас! Так решено с Божьей помощью! Хватит мне душу свою недужную расщеплять на ваши грехи смрадные, неподъёмные!

Выскочил из ворот – и осёкся.

Спуск к реке был тёмен от людей – словно огромная живая баранья шкура шевелится на снегу. До самых мостков на реке топталась толпа: шубы, шапки, посохи, сутаны, хоругви, блики икон. Сверху, от ворот, было видно, что на другом берегу, в слободе, тоже всё черно от копошливого люда – будто муравьи падаль обгладывают.

При виде его толпа с единым вздохом рухнула ниц. Обнажились головы, понеслись вскрики, вопли, стоны:

– Спаси! Вернись, пастырь! Осиротели! Сил нету жить! Мочи нет! Государь, возвращайся! Дичаем без поводыря! Аки котяты слепые тычемся! Отовсюду страхи, враги, захваты! Боимся без тебя! Гибнем! Возвернись и правь!

Митрополит Яхонт принялся издали крестить его и плачущим голосом просить поскорее взять под свою царскую длань голимый народ:

– Великий государь, вернись и правь, как отец и дед и все солнцеликие предки твои правили! Как тебе Богом заповедано! Не оставь Господом возложенного на тебя креста! Прости нас ради Бога за все обиды, как Он прощает неразумных бодливых грешных чад своих!

Взбудоражась, как волк в стаде овец, он проворно взобрался на лавку возле ворот и, потрясая посохом, стал выкрикивать:

– Чего явились, змеи, злодеи, иглы сатанинские? До чего ещё в своих гадючьих изменных норах додумались? Да гляди ты, фу ты ну ты, все в шубья надуты! Да в шапках золочёных, обманом добытых! Христопродавцы, хуже богоубойных жидов! А когда я с вами был – кто меня подсиживал, подзуживал, кто сговоры лепил, змеёй подколодной ластился? А? Чего тут? Зачем сюда, потатчики сатанаиловы? Пошли вон, скоморошные дуды, нефири, топтуны на душе своего доброго и ласкового, Божьим изволеньем, а не мятежным человечьим хотеньем царя! Чего притащились? Не досыта ещё моей крови попили? Не насытились моей скорбью? Я вас в крепкую державу сковал, я вас и раскую!

И, не обращая внимания на всплачи, вскрики и всхлипы толпы: «Не гони, прими, помилуй, куда нам, убогим, вернись, правь!» – сам распаляясь всё сильнее, перехватив покрепче посох, кричал в ответ, что лучше бы были верны ему раньше, когда он, трудами мучимый, день и ночь бдел об их счастье, а они, псы кромешные, в ответ только рычали и морды скалили, на престол косясь и козни адские чиня.

Толпа, отползая от его посоха, кричала, и громче всех – митрополит Яхонт:

– Укажи, великий государь, обижников и охальников – мы их проучим! Перевешаем! Утопим! Разорвём! Сказним проклятых! Только опалу совлеки с державы, возвернись на престол! Христом Богом заклинаем! Нет сил жить без тебя! Без твоей мощной длани всё вперекувырк идёт, порядка нету, народ шатается, церкви плачут, вдовиц и сирот защитить некому!

Вдруг видит – а у митрополита Яхонта из-под клобука не лицо, а волчья морда выглядывает! И дальше – не лучше: кабаны в шубах, лисы в мехах, волки в малахаях, шакалы в безрукавках, ослы в тулупах, медведи в рясах… И все уже на четвереньках! Морды подняв, гавкают, лают, рычат! Да это беси! Просочились! Ох, бросил меня ангел-хранитель, отошёл в обиде!

Захлебнувшись страхом, хотел бежать прочь, но какая-то сила кинула его на бесовское сборище: «Жги! Круши! Ломай!»

Брызжа слюной и визжа:

– Эйя! Эйя! Ратовьём их, нагайкой! Гой-да! Коли! Жги! – Схватив посох обеими руками, потеряв шапку и припадая на больную ногу, стал дубасить всех подряд, бил куда попало – по рогам, мордам, клыкам, хребтам, острым ушам…

Вратная стража стала теснить толпу. Кто-то уже кубарем катился по спуску к реке, увлекая других. Иные отползали от свинчатых нагаек, коими стрельцы охаживали толпу. Многие лежали ничком. Неслись истошные лаи, рёвы, взвизги, стоны, плач…

А он разбушевался и громил бесовню во всю силу. Под руку попался оборотень-митрополит Яхонт и был крепко огрет посохом по волчьей морде, отчего повалился в снег, а икона, вылетев из когтей, с оглушительным звуком треснула в грязи.

Это остановило. Замер. Вдруг прозрел, что под слетевшим клобуком – не оборотень, а святой человек, митрополит Яхонт! Да, это он, живой старик, барахтается в серо-кровавом месиве!

Огляделся: в толпе уже не звери, а люди! Избитые, стонущие на разные лады! Жмутся друг к другу на топтаном кровавом снегу, как овцы от медведя! Ох, грех!

Кинулся на землю и протянул с колен треснувшую икону:

– Прости, отче Яхонт, моё святотатство! Нечистая сила попутала! За бесей принял!

Митрополит, кое-как с помощью служки встав на ноги и сердито напялив клобук, зыркнул на него мохнатым от слезы глазом, выхватил икону, сунул под мышку и припустил прочь, кинув напоследок:

– Бог простит!

За ним стала уходить толпа, отливаясь, как вода немого прибоя…

Стоя на коленях и в забытьи слизывая кровь с рукояти посоха, вдруг обессилел. В глазах забились яркие клеточки – словно тончайшую серебряную сеть накинули на ртутное небо. И это клетчатое небо надвинулось вплотную, готовое задушить…

…Проснулся от копошения в дверях – это заглядывал Прошка сообщить: явился Клоп – около крыльца со своими топтунами гутарит.

– Клоп?.. Это что было? Сон? О Господи! – Попытался слезть к иконам, но кости ныли пуще обычного, в крестце стреляло, руки отекли. – Иди, грей воду, париться, плохо мне…

Пока ходили за Клопом, вспоминал нелепый сон и пытался утишить недужное тело (пока удавалось силой духа смирять болячки и колики, запрещать суставам ныть, ушам и зубам – болеть, ногам – дрожать).

Клоп принёс с собой холод и прокисшие запахи. Бухнулся без разрешения на скамью и недобро наставил красный глаз: