На одном политзанятии Ваня Алексеев ещё прежде того собрания учудил так. Попросил слова и сказал: "Вы — офицеры МВД, а мы, заключённые, — преступники времён культа личности, мы с вами — враги народа, и теперь должны самоотверженным трудом заслужить прощение советского народа. И я серьёзно предлагаю вам, гражданин майор, взять курс на коммунизм!" Записали ему в дело: "нездоровые антисоветские настроения".

Письмо этого Алексеева из Устьвымлага — обширно, бумага истирается и строчки блеклые, 6 часов я его разбирал. И чего там только нет! В частности такое общее рассуждение: "Кто сейчас сидит в колониях — трущобах рабства? Вытесненная из общества буйная непримиримая прослойка из народа… Блок бюрократов пустил под откос жизни ту буйную молодёжь, которую опасно было вооружать теорией справедливых отношений". "Зэки — вытесненные дети пролетариата, собственность ИТЛ".

Ещё очень важно радио, если его правильно использовать (не музыку, не пьесы про любовь, а воспитательные передачи). Как и всё дозируется по режимам, так и радио: от 2–3 часов для особого режима до полного дня вещания для общего режима.[138]

А ещё бывают и школы (а как же! мы же готовим их к возврату в общество!). Только "всё построено на формальности, это для отвода глаз… Идут туда ребята из-под палки, охоту учиться отбивают БУРом"; ещё "стесняются вольных учительниц, так как одеты в рвань".

А увидеть живую женщину — слишком важное событие для арестанта.

Нечего и говорить, что правильное воспитание и исправление, особенно людей взрослых, особенно если оно длится десятилетиями, может происходить только на основе сталинско-бериевского послевоенного разделения полов, которое и признано на Архипелаге незыблемым. Взаимовлияние полов как импульс к улучшению и развитию, принятый во всём человеческом роде, не может быть принят на Архипелаге, ибо тогда жизнь туземцев станет "похожею на курорт". И чем ближе мы подходим под светлое зарево коммунизма, залившее уже полнеба, тем настойчивее надо преступников отделять от преступниц и только через эту изоляцию дать им как следует помучиться и исправить их.[139]

Над всей стройной системой колониального исправления в нашу небезгласную и небесправную эпоху существует надзор общественности, да, наблюдательные комиссии, — читатель же не забыл о них? их никто не отменял.

Они составляются "от местных органов". Но практически там, в диких местах, в этих вольных посёлках — кто пойдёт и попадёт в эти комиссии, кроме жён администрации? Это — просто бабский комитет, выполняющий то, что говорят их мужья.

Однако в больших городах эта система изредка может дать и результаты внезапные. Коммунистке Галине Петровне Филипповой райком поручил состоять в наблюдательной комиссии одесской тюрьмы. Она отбивалась: "Мне нет никакого дела до преступников!" — и только партийной дисциплиною её заставили пойти. А там она — увлеклась! Она увидела там людей, да сколько среди них невинных, да сколько среди них раскаявшихся. Она сразу установила порядок разговаривать с заключёнными без администрации (чему администрация очень противилась). Некоторые зэки месяцами смотрели на неё злыми глазами, потом мягчели. Она стала ездить в тюрьму два, три, четыре раза в неделю, оставалась в тюрьме до отбоя, отказывалась от отпуска, — уж не рады были те, кто её сюда послал. Кинулась она в инстанции толковать о проблеме 25-летников (в кодексе такого срока нет, а на людей навешено раньше — и продолжают волочить этот срок), об устройстве на работу освобождающихся, о поселениях. На верхах встречала или полное недоумение (начальник Управления Мест Заключения РСФСР, генерал, уверял её в 1963 году, что 25-летников вообще в стране не существует, — и самое смешное: он-таки кажется и не знал!), или полную осведомлённость — и тогда озлобленное противодействие. Стали её преследовать и травить в украинском министерстве и по партийной линии. Разогнали и всю комиссию их за письменные ходатайства.

А пусть не мешают хозяевам Архипелага! Пусть не мешают Практическим Работникам! Вы помните, от них самих мы только что узнали: "эти же люди, что работали тогда, работают и сейчас, может быть добавилось процентов десять".

Но вот что, не произошёл ли в них душевный перелом? Не пропитались ли они любовью к несчастным своим подопечным? Да, все газеты и журналы говорят, что — пропитались. Я уж не отбирал специально, но прочли мы (гл. 1) в "Литературной газете" о нынешних заботливых лагерщиках на станции Ерцево. А вот опять "Литературная газета" (3.3.64) даёт высказаться начальнику колонии:

"Воспитателей легко ругать — гораздо труднее им помочь, и уж совсем трудно их найти: живых, образованных, интеллигентных (обязательно интеллигентных), заинтересованных и одарённых людей… Им надо создавать хорошие условия для жизни и работы… Я знаю, как скромен их заработок, как необъятен их рабочий день…"

И как бы гладко нам на этом кончить, на этом и порешить! Ведь жить спокойней, можно отдаться искусству, а ещё безопаснее науке, — да вот письма заклятые, измятые, истёртые, "по левой" посланные из лагерей! И что же пишут, неблагодарные, о тех, кто сердце на них надрывает в необъятный рабочий день?

И-н: "Говоришь с воспитателем о своём наболевшем и видишь, что слова твои рикошетят о серое сукно шинели. Невольно хочется спросить: "Простите, как поживает ваша коровка?", у которой в хлеву он проводит больше времени, чем у своих воспитанников". (Краслаг, Решёты.)

Л-н: "Те же тупицы надзиратели, начальник режима — типичный Волковой. С надзирателем спорить нельзя, сразу карцер".

К-н: "Отрядные говорят с нами на жаргоне, только и слышно: падло, сука, тварь". (Станция Ерцево, какое совпадение!)

К-й: "Начальник режима — родной брат того Волкового, бьёт, правда, не плетью, а кулаком, смотрит как волк из-под лба… Начальник отряда — бывший опер, который держал у себя вора-осведомителя и платил за каждый донос наркотическими средствами… Все те, кто бил, мучил и казнил, просто переехали из одного лагеря в другой и занимают несколько иные посты". (Иркутская область)

И. Г. П-в: "У начальников колоний только прямых помощников — шесть. На всех стройках дармоедов разгоняют, вот они и бегут сюда… Все лагерные тупицы… и поныне работают, добивают стаж до пенсии, да и после этого не уходят. Они не похудели. Заключённых они не считали и не считают за людей".

В. И. Д-в: "В Норильске, почтовый ящик 288, нет ни одного «нового»: все те же берианцы. Уходящих на пенсию заменяют они же (те, которые были изгнаны в 1956 году)… У них — удвоение стажа, повышенные оклады, продолжительные отпуска, хорошее питание. Идёт им 2 года за год, и они додумываются уходить на пенсию в 35 лет…"