что и сам этот славившийся на всю область Завидовский лес, все деревья и травы в нем, все зверье и все птицы существуют постольку, поскольку есть на земле он, Колымага, недремлющее и вечно настороженное лесное око. И коли это так, то и держался при высоком начальстве Архип Колымага независимо, даже с некоторой покровительственностью относительно людей, которые хоть, и занимали большие посты, но в лесном хозяйстве смыслили не шибко много. С первой же минуты он поставил перед охотниками строжайшее условие, чтобы те во всем следовали его советам, не проявляли ни малейшей самодеятельности, которая ни к чему хорошему привести не может. Для острастки, видимо, сейчас же поведал о двух трагических случаях на охоте, причиною которых было нарушение егерской установки.

— Так что, дорогие товарищи…

Но нетерпение охотников было столь велико, что они не в силах уже были выслушать до конца Колыма-жье нравоучение.

— Да знаем мы про все это! — перебил лесника Знобин.

Архип Архипович обиделся. Сказал сурово:

— Вот и те так говорили, а когда дошло до дела… Ну да ладно. Пошли. И никаких чтобы разговоров. У лося не уши, а радар.

Прямою, как аршин, просекою Колымага вывел их к Осошному болоту, самому большому в Завидовском лесу, — болото к осени высыхает, осока скашивается, остается одна обширная ровная поляна, окольцованная несколькими плотными рядами осинника — главного лакомства лосей. По весне и до середины лета звери приходят сюда на водопой, а осенью и зимой — на кормежку. На краю Осошного Колымага остановил своих спутников, необыкновенно молчаливых и послушных, пояснил:

— Ночесь выпал небольшой снежок, припорошил след. Лось лежит и теперича не подымется до тех пор, пока сызнова не пойдет снег. Он хитер — боится выдать себя. Ну это беда небольшая. Мой Султан в один момент отыщет. Султан, к ноге!

Последние слова были явно лишние, поскольку собака давно уж терлась у ног своего повелителя и ждала только, когда он пошлет ее в дело: нетерпение молчаливых охотников передалось и сеттеру, он дрожал мелкой собачьей дрожью, жалобно повизгивал, заглядывая в лицо егеря своими умными грустными глазами. Глаза эти говорили: «Сколько же ты еще будешь голову морочить и мне, и себе, и этим незнакомым для меня, но, безусловно, хорошим людям, поскольку они вышли на охоту и взяли с собою меня?»

Архип Архипович будто и не замечал, что его товарищи находятся на той грани, где терпению приходит конец. Он еще долго оглядывал поляну, всматривался в осинник, принюхивался. Под конец изрек:

— Недалеко должны.

Прикинув что-то в уме, скомандовал:

— Вы, — ткнул рукавицей в Знобина и Кустовца — присядете вон за тем каблом, а мы с Валентином Владимировичем… так, кажись, вас величают, товарищ Лелекин?.. мы с ним уйдем на другой конец Осошного. Там я выпущу Султана. Тогда глядите в оба! — приказав всем помалкивать, для себя же Колымага сделал исключение: отдавал распоряжения, нисколько не приглушая рокочущего, похожего на раскаты грома голоса; для того чтобы услышать его за версту, зверю вовсе не надо обзаводиться радарной установкой.

Убедившись, что Знобин и Кустовец заняли свое место по всем правилам охотничьей науки, егерь удалился куда-то с Лелекиным и с собакой. Белое безмолвие распростерлось над студеной равниной. Ни единым следом не потревожил ее зверь. Только здесь, у кабла, мелкою строчкой прострочила мышь мягкую лесную скатерть, оборвав эту строчку у крохотной, подсиненной в глубине норки. Знобин и Кустовец не решались нарушить царственного покоя вокруг, хотя обоим до смерти хотелось заговорить: куча нерешенных вопросов теснилась и у того и у другого; но они молчали, лишь краем глаза взглядывая друг на друга, словно бы стараясь угадать, а не приметил ли чего-нибудь впереди себя насторожившийся сосед. Залаяла собака. Плачущий ее голос в один миг разрешил все вопросы, которые до этого копошились в голове охотников, — все полетело прочь; пальцы рук, зябнувшие даже в теплых овчинных голицах, сделались теплыми и замерли на шейке ружейного приклада. Короткий беркутиный нос Кустовца запульсировал крыльями ноздрей, круглые карие глаза еще больше округлились, забегали, зашарили по краям поляны, готовые вцепиться в любой темный предмет, лишь бы он зашевелился, выказал малейший признак живого существа. Знобина же подводили старые глаза: они увлажнились, как только послышался лай Султана. Держась одной рукой за ружье, другою он ожесточенно протирал глаза, стараясь возвратить им необходимую зоркость, и потому, наверное, упустил тот единственный и всегда неожиданный для охотника миг, когда на поляну, чуть правее от них, то есть там, где его никто не ожидал, выбежал лось, опередив звук треснувших сучьев, за которые зацепились его рога. Застигнутый врасплох, Кустовец тоже дал маху — в прямом и переносном смысле: выстрелил не целясь, сразу из двух стволов, но промахнулся. Лось взвился вверх, затем крутнулся и в мгновение, окутанный снежной пылью, скрылся там, откуда только что появился. И тогда наступил момент, когда даже самого серьезного и рассудительного человека покидает разум. Не ведая, что творит, Кустовец снялся со своего места и ударился по следу зверя, делая большие прыжки. Слепая эта сила подхватила и Знобина. Увязая по колено в снегу, он двинулся было за Кустовцом, но не успел сделать и полусотни шагов, как почувствовал, что задыхается, что сердце уже «зашлось» и не умещалось в грудной клетке. Присел, обессиленный и несчастный, на первый же попавшийся ему на глаза пенек, глянул с грустной завистью в широкую спину удаляющегося Кустовца, подумал: «Силен, чертяка!» Затем положил ружье на колени, устало оперся на него локтями, начал не спеша закуривать. Не успел размять сигареты, медленно повалился на бок, удивляясь тому, что и высокие деревья падают вместе с ним…

Прекративший погоню Кустовец нашел Знобина мертвым. В еще теплой его руке лежала сигарета, а глаза, которые он не успел закрыть, так и остановились в странном удивлении, отразив мохнатые заснеженные макушки деревьев. На белом, как этот снег, лбу крупные капли пота в одну минуту превратились в мелкие хрусталики льда; склонившийся над старшим товарищем Кустовец горячей ладонью своей вновь растопил их, а затем вытер лицо Знобина досуха Носовыми платком. После этого только вспомнил, что надо поскорее скликать других охотников, и закричал так, что с ближних кустов подлеска посыпался иней. К Дальнему переезду, где ожидали машины, они несли его на носилках, сделанных из скрещенных ружей. Сухонькое тело, освобожденное от верхней зимней одежды и охотничьих доспехов, было так мало, что легко поместилось на заднем сиденье райкомовского вездехода. Колымагу подмывало сказать Кустовцу, что он-де не соблюл до конца егерских указаний,