Лицо горит, все тело окутано теплом; я слышу звуки, различаю слова. В закрытые глаза бьет желтый свет. Я подношу руку к глазам, с трудом шевеля пальцами. Веки склеились и не размыкаются.

— Подожди, Язи Ро, — слышу я голос Жнеца, — дай-ка мне. Мне на веки брызжет теплая влага, по правой щеке стекают капли.

— Теперь можешь открыть глаза, — командует стюард.

Я слышу, как он отходит, и трогаю глаза. Липкого вещества между веками больше нет. Я открываю глаза и вижу какие-то контуры и яркие цвета. Все вместе сливается в физиономию Жнеца.

— Подъем! — командует он. — Время уборки. Вылезай-ка из люльки, чтобы я мог сменить фильтры.

Я кошусь на Эстоне Фалну, неподвижно возлежащего в своей закупоренной капсуле. Я вдоволь нагляделся на смерть, поэтому пугаюсь: Фална выглядит безжизненным. Покашляв, я спрашиваю, почему Фална не шевелится. В следующую секунду выясняется, что открыта единственная капсула — моя. Глядя на человека, названного в честь олицетворения погибели, я шепчу:

— Неужели все?..

— Можешь выбирать, — откликается Жнец с улыбочкой. — Либо это бойня, либо отказ оборудования, либо уборка по очереди. Сейчас твой черед. — Он сжимает кулак и делает жест большим пальцем. — Живо наружу! Помоешься, поешь, разомнешься, примешь пилюли, чтобы слаще было дрыхнуть дальше в этом стручке.

Сесть — и то больно. Жнец проверяет датчики состояния моего организма, потом указывает на душевую кабинку. Я тащусь туда и моюсь теплой водой. Потом Жнец снабжает меня полотенцем, свежим комбинезоном и шлепанцами.

— Прежде чем снова залечь, пару часиков погуляй. Зарядка, еда, безделье — что может быть слаще?

— Можно задать тебе один вопрос, Жнец?

Стюард пожимает богатырскими плечами.

— Валяй.

Надо полагать, он не возражает. В его глазах вместо ожидаемой склонности к насилию я обнаруживаю ум и отвожу взгляд.

— Кем ты служил в тзиен денведах?

Вопрос неожиданный, но он сразу приходит в себя.

— Ильшеве. — Снова улыбочка. — Ну, ты знаешь — вроде как полицейский... — Он корчит гримасу. — Хотя нет, не так. Представь, что теневые джетахи, вращающие беличье колесо, вздумали кого-нибудь укокошить. Какого-нибудь шишку, ворюгу, ильшеве из враждебной шайки. Вот мне и поручали спускать курок, выследив приговоренного в горячей зоне. Иногда теневые хозяева не знали, кто им пакостит, и тогда мне приходилось самому вынюхивать, кто там такой шустрый. Потом джетах принимал решение убрать голубчика, а дальше мое дело маленькое — то есть главное...

Я перевариваю эту тарабарщину.

— То есть начальство поручало тебе убирать неугодных?

— Ты тоже шустрый. — Гигант кивает. — Так все и было. Ладно, пора за дело. Не забудь размяться и проглотить пилюли.

Подкрепившись и попотев на самодвижущейся дорожке, я снова чувствую себя нормальным драком. Нескольких минут созерцания спящего в капсуле Фалны достаточно, чтобы мной овладели необузданные фантазии. Жнец объясняет, что корабль летит на автопилоте, так что мне можно даже наведаться в капитанскую рубку и полюбоваться оттуда звездами. Единственное условие — ничего не трогать.

Передо мной горят звезды. Меня завораживает их танец. При этом сюжеты, уроки и образы Талмана сияют перед моим мысленным взором, как драгоценные камни с волшебными свойствами, которые еще только предстоит созерцать, исследовать, постигать.

В голове у меня тесно от слов, фраз, глав, мыслей, преданий. Я-то воображал, что стоит лишь сделать своим достоянием текст Талмана — и в меня вольются все содержащиеся в нем знания, вся мудрость. Но нет, пока что я располагаю одними словами. Некоторые не дают мне покоя: «Слова — лоции существования. Когда путешествуешь по отрезку реальности, можно постичь смысл ее слов. Но если перед тобой одни слова, то они — всего лишь бессмысленные знаки и звуки».

Я улыбаюсь, впервые находя изречению из Талмана применение в своей жизни. «Знать, что я не знаю, — уже знание», — изрек Фалдаам в «Кода Сиавида».

Странное зрелище — звезды и обращающиеся вокруг них планеты. Сколько сотен, сколько тысяч войн, злодейств, бедствий, ужасов минует наш «Эол» за одно-единственное мгновение? Если среди этих планет затерялся мой Амадин, то мне нечего сказать всем остальным. Как тщедушна моя планета, как мало она весит на весах Вселенной! Идите сюда, мои земляки, вознеситесь вместе со мной! Взгляните на звезды и планеты и поймите, что вас занимает презренная суета!

И все же нам предстоит ступить на одну из планет, вращающихся вокруг одной из этих звезд, и разобраться, нельзя ли повлиять на нашу мелкую войну на Амадине с помощью других мелочей с планеты Тиман. При этом я слишком хорошо помню, что в трясине и крови Амадина мелочей нет.

До чего трудно понять, что важно, а что нет! Есть ли на свете что-нибудь, обладающее важностью само по себе, независимо от чьего-либо отношения? Порой начинает казаться: учиться предстоит столько, что задача представляется совершенно непосильной.

Я слышу щелчок, потом еще, оглядываюсь и вижу на капитанском месте Эли Мосса. По его лицу пробегают белые, оранжевые, голубые блики от перемигивающихся приборов.

Удовлетворенный их показаниями, он устремляет угрюмый взор на звезды. Не хочу ему мешать, ибо мне знакомо это выражение: на моем лице такое же. Я намерен покинуть рубку, но Мосс спрашивает вдогонку:

— У тебя есть вопросы, на которые я мог бы ответить? — Подумав, я задаю единственный вопрос:

— Меня интересует другой принадлежащий тебе корабль, «Эдмунд Фитцджеральд». Почему ты назвал его в честь старого ветхого рудовоза?

Мосс молчит. С одной стороны, он презирает пустую болтовню, с другой — соскучился по беседе.

— Дело не в ветхом рудовозе, а в старой песне Гордона Лайтфута, давшей имя рудовозу. Знаешь, о чем я?

— Нет.

Блестя глазами — или это опять блики приборных панелей? — капитан бормочет:

— «Куда девается Господняя любовь, когда часами кажутся минуты, и волны хлещут...» — Он вытягивается на кушетке. — Ты усвоил что-нибудь из Талмана?

Мне почему-то кажется, что это нападение, что он осуждает мой метод учебы в бессознательном состоянии.

— Кое-что усвоил. Но предстоит еще разложить все по полочкам.

Капитан показывает на звезды.

— Какой в этом смысл, Язи Ро? В чем цель?

— Ты о Вселенной?

Он утвердительно кивает. Я не помню, что говорится об этом в Талмане, и не могу похвастаться собственными умозаключениями, поэтому отвечаю вопросом на вопрос:

— Разве у всего обязательно должна быть цель?

Капитан разглядывает меня слезящимися карими глазками, потом снова переводит взгляд на звезды. Его голова клонится вбок.

— Наверное, нет. Хотя было бы проще, если бы была.