Тюремный врач-немец рассказал ему, что Геринг назвал эту пятницу самым черным днем своей жизни. Своему защитнику и кое-кому еще Геринг признался, что намерен изменить концепцию своей защиты в своем последнем слове.

3 июля. Расовое учение

Обсуждая вместе со своим адвокатом проект заключительной речи защиты, Фрик заявил своему защитнику, что никогда не был антисемитом и не испытывал ненависти к евреям. «Нюрнбергские законы» составлялись им исключительно в научных целях и направлены были на защиту немецкой крови. Фрик не желал, чтобы его адвокат выдвигал оправдательные доводы в пользу «нюрнбергских законов», заострив его внимание на том, что его задача — разъяснить суду, что цель их — научная, но никак не разжигание ненависти.

За обедом «нюрнбергские законы» снова оказались в эпицентре внимания. Фрик и Розенберг настаивали на том, что они основываются на фундаментальных законах природы. Немецкая кровь должна оставаться чистой. Если эти фундаментальные законы природы применимы к животным, отчего они не могут распространяться и на людей? Идея подхода к людям, как к животным, равно как и мои попытки убедить Фрика и Розенберга в том, что в действительности эта псевдонаука не имеет и не может иметь под собой никакой мало-мальски прочной научной основы, нисколько не смущали их.

Когда я указал им на то, что выделение евреев в особую расу вообще недопустимо, они, сменив слово «раса» на «народ», продолжали рассуждать о выведении живого инвентаря. Я сослался на недавнее заявление Фриче о том, что на самом деле «нюрнбергские законы» были просто навязаны народу. Розенберг и Фрик сочли это утверждение несправедливым, поскольку в соответствии с «принципом фюрерства» лишь высшим вождям партии дано решать, что хорошо для народа, а что плохо.

5 июля. Характер Геринга

В то угро доктор Штамер выступил с заключительным словом по защите Геринга. За обедом Шпеер заявил, что Геринг отрицает всякую моральную и правовую ответственность за преступления нацистов.

Он считал это любопытным по двум причинам: первое — это свидетельствовало о крайне низком уровне сознательности бывшего рейхсмаршала, а второе — доказывало, что он, как и все остальные, стремился лишь к тому, чтобы спасти свою шкуру, и что его поза героя и готовность ответить за все — не более чем фарс.

Доктор Штамер настоятельно попросил меня выслушать его заключение по этому поводу, поскольку речь шла о характеристике Геринга, что было бы небезынтересно для меня как психолога. Судя но всему, эта инициатива исходила от самого Геринга, потому что Штамер никогда ничего не предпринимал без настоятельного желания своего подзащитного.

«Интересная с точки зрения психологии» характеристика Геринга сводилась к средневековой трактовке им понятия верности и национальной гордости. Доктор Штамер поинтересовался моим мнением на этот счет. Характер Геринга имеет и еще одну сторону, им не упомянутую, ответил я. Доктор Штамер, засмеявшись, сказал:

— Разумеется, но заняться ею больше к лицу представителю обвинения.

8 июля. Исполнительный Риббентроп

Доктор Хорн завершил представление своей заключительной речи по защите Риббентропа. Все уверяли бывшего министра иностранных дел рейха, что его адвокат сумел подготовить квалифицированную защиту. За обедом сам Риббентроп заявил, что доволен тем, что доктор Хорн заявил о том, что фактически не он, Риббентроп, а Гитлер принимал внешнеполитические решения, и что вопрос об агрессии весьма спорен. Несмотря на это Риббентроп выглядел удрученным, и причину следовало искать в том, что адвокат так и не использовал ничего из сочиненной Риббентропом пространной статьи по проблеме антисемитизма, имевшей целью доказать всем, что он, Риббентроп, в действительности никогда не был юдофобом.

Сам автор заявил мне, что готов хоть сейчас передать эту статью мне, но, по его мнению, лучше было бы переписать се набело, подправив стилевые недоработки. Риббентроп страстно желал, чтобы люди наконец убедились, что он никаким антисемитом не был, даже если учесть и то, что входил в состав антисемитского правительства! Тут к нам подошел Штрейхер и заверил Риббентропа, что его никто и никогда антисемитом не считал. Искренне обрадованный такой рекомендацией, Риббентроп сказал мне:

— Вот пожалуйста, можете убедиться — это вам говорит специалист!

В сегодняшнем выпуске «Старз энд страйпс» был помещен броский заголовок: «Геринг собирался прикарманить 50 миллионов долларов». Заголовок приковал к себе внимание всех обвиняемых. По мнению Шираха, этот факт — смертоубийственный для Геринга. Немецкий народ рассвирепеет, узнав о том, что Герингу захотелось отложить себе в Америке «чуть-чуть на черный день», чтобы уберечься от царившей в Германии разрухи.

Шпеер, смеясь, заметил:

— Как я вижу, теперь я обрел в Геринге коллегу по части измены. Единственное отличие в том, что мотивы у нас больно разные!

У Геринга явно испортилось настроение после того, как я рассказал ему о газетной статье, ссылавшейся на интервью с ним. Подлость, возмущался он, самая настоящая подлость публиковать в прессе подобное. Он никогда больше не ответит ни на один вопрос и не даст ни одного интервью.

Тюрьма. Вечер

Камера Функа. Заключительные речи адвокатов Геринга, Риббентропа и Кейтеля пробудили в Функе чувство стыда за моральную безответственность крупных политических деятелей Третьего рейха. Функ сам настоял на моем приходе, поскольку его что-то мучило. И когда я вечером появился в его камере, он грустно заверил меня, что я единственный, от кого исходила человечность.

— Я хотел сказать вам о том, что среди всех нас нет ни одного, кто с чистой совестью мог бы заявить, что не несет никакой моральной ответственности за содеянное. Я уже говорил вам, что совесть не оставляет меня в покое с тех пор, как я подписал этот закон об отчуждении принадлежащей евреям собственности. Виновен ли я перед законом за это, или нет, это вопрос другой. Но вот моральная ответственность за это лежит на мне. Сомнений этому никаких.

В свое время мне стоило прислушаться к мнению моей супруги. Она тогда предлагала мне бросить к чертям собачьим этот министерский портфельчик и переехать в какую-нибудь трехкомнатную квартиру, это куда лучше, чем участвовать в таких позорных делах. Перед судом я упомянул о возникавших у меня недобрых предчувствиях. Но, разумеется, ничего не сказал о том, что жена стала моим голосом совести.

Все они в равной степени виновны. Я не хочу сказать, что вина Папена больше, чем, скажем, Геринга, нет, она меньше. И Фриче был всего лишь крохотным винтиком. Но не забывайте, даже ему было куда больше известно, чем мне. Он получал объективные сведения, а потом перевирал их. Это хуже некуда — нас всех обманывали.

Даже Шахту и тому никуда не деться от моральной ответственности. Он же все-таки был президентом Рейхсбанка и министром без портфеля. И не ушел с этих должностей. Если бы мы все действовали заодно и в один прекрасный день отказались участвовать в этом безобразии, возможно, нам удалось бы предотвратить наихудшее. Моральная вина никого из нас не обошла. Я даже представить себе не могу, что этот суд кого-либо из нас оправдает.