Канцлер Ролен шепнул на ухо герцогу несколько слов; тот нахмурился. Анн понял, что у Сомбреномов в Бургундии дурная слава и что он лишь подтвердил давние подозрения…

Филипп Добрый повернулся к нему.

– Однако она все-таки не съела ваше сердце, и вы преспокойно бежали, похитив ее сына.

Внезапно Мышонок вмешался:

– Это неправда, монсеньор! Я по доброй воле ушел с сиром де Вивре.

– И почему же ты покинул свою мать?

– Потому что она мне не мать!

Подросток залился слезами.

– Мою мать звали Олимпой, монсеньор, а отца – Мышонком. Это были шуты, великанша и карлик. Сир де Сомбреном убил их на моих глазах. Я был тогда совсем маленьким, и случившееся непостижимо стерлось из моей памяти. А они забрали меня к себе и воспитали как собственного сына. Но, по счастью, Господу Богу было угодно, чтобы я вспомнил об их преступлении!

Филипп Добрый вздрогнул.

– Олимпа, ты сказал?

– Да, монсеньор.

Герцог умолк надолго. Он знавал великаншу Олимпу, даже провел с нею ночь. Адам де Сомбреном подсунул ему это чудо природы, чтобы ублажить после пира, который задавал в своем замке. И у великанши действительно был сынишка, как раз Филиппова возраста. Все сходится! Похоже, чудовищные слухи вполне обоснованы.

– Ты прав, что обратился ко мне, Филипп, и вы тоже, сир де Вивре. Я сообщу вам о своем решении после переговоров…

Аудиенция закончилась. Выйдя из покоев, Анн и Мышонок бросились друг другу в объятия. Они выиграли, сумели переубедить герцога! Теперь оставалось единственное препятствие – политическое. Но если аррасские переговоры завершатся союзом Франции и Бургундии, с Сомбреномами будет покончено!

Несколько дней спустя, 16 сентября, в Аррасе разразился удар грома. Пришла весть о смерти английского регента. Джон Плантагенет, герцог Бедфордский, отдал Богу душу во дворце Сент-Поль, изнуренный своей тяжкой ношей и подточенный горькими думами о неминуемом поражении.

Для участников съезда это было знамением небес. Филипп Добрый вернулся к переговорам, даже не дожидаясь папского письма, освобождающего его от клятвы. Теперь франко-бургундский союз становился вопросом нескольких дней!

***

Дворец Сент-Поль был все еще погружен в траур по покойному лорду Бедфорду, когда там узнали, что Изабо Баварская также при смерти. Это известие никого не взволновало. Старая королева оканчивала дни при всеобщем безразличии и пренебрежении. Ее слезы, пролитые на коронации малолетнего Генриха VI, на краткий миг привлекли к ней внимание, но потом все снова о ней забыли.

Изабо умирала не от какой-нибудь определенной болезни. Шестидесятичетырехлетняя, непомерно тучная женщина попросту тихо угасала, растратив в беспутстве свою жизнь. То, что она дожила до такого возраста, уже было чудом. Она агонизировала в своей постели, окруженная несколькими фрейлинами и двумя дворцовыми священниками из Сент-Поля. У всех присутствующих глаза оставались сухими.

Вот уже несколько часов старая королева тихонько хрипела. Казалось, она без сознания; священники ждали, когда она придет в себя, чтобы исповедать ее. Внезапно она приподнялась, вытянула руки вперед, словно защищаясь от кого-то, и закричала:

– Маго!

К ней бросились, чтобы успокоить. Хотели уложить ее силой. Она отбивалась.

– Маго вернулась мучить меня! Я хочу, чтобы послали за Мелани! Только она сможет…

– Кто такая Мелани, ваше величество?

– Настоятельница обители Дочерей Божьих. Бегите… Скажите ей, что это… последняя воля… Изабо.

Одна из ее камеристок вышла из комнаты. Священники приблизились к умирающей, но она вновь упала на подушки и захрипела, корчась, словно испытывая ужасные душевные муки…

Вскоре камеристка, спешившая, как только могла, предстала перед матерью Марией-Магдалиной, настоятельницей обители Дочерей Божьих. Но та была непреклонна.

– Я никогда не покину обитель. Я дала обет во время пострижения.

– Даже ради королевы?

– Даже ради королевы. Устав наш строг, и я поклялась соблюдать его. Ничто за этими стенами более не существует для меня. Я буду молиться за умирающую. Храни вас Бог, дочь моя.

Мать Мария-Магдалина уже собралась удалиться, но, к удивлению посетительницы, в этот момент появился некий молодой человек.

– Матушка, позвольте мне пойти!..

Уже больше пяти лет Рено Сент-Обен скрывался в обители Дочерей Божьих. Недавно ему исполнилось двадцать, и через несколько недель после этого он был тайно рукоположен в сан священника, но пока еще из-за грозившей ему опасности ни разу не отправлял своих обязанностей.

– Прошу вас, матушка. Ради Бога!

– Ты и вправду веришь в то, что тебе сказал сен-соверский кюре?

– Верю, матушка.

– Тогда ступай! Скажи Изабо, что это я прислала тебя. И если ей найдется, что открыть тебе, то – да свершится воля Божия.

Возвращаясь вместе с Рено во дворец Сент-Поль, камеристка была смущена и странно взволнована. Что делал этот молодой и такой пригожий священник в женском монастыре? И в чем смысл таинственных слов, которыми он обменялся с матерью настоятельницей? Что за тайна кроется за этим ангельским лицом?

Рено Сент-Обен был взволнован еще больше. Последние слова Сидуана Флорантена неотступно преследовали его все эти годы: «Духи королевы… Ты – сын Изабо…» С того мгновения Рено, вопреки всяким доводам рассудка, надеялся, что Бог позволит ему встретить до смерти ту, что дала ему жизнь. И вот его надежда исполняется!

Войдя в покои умирающей, молодой священник был поражен, ощутив сильный, приторный аромат: духи! Даже перед смертью королева надушилась. Если только воздух и все предметы не пропитались этим запахом настолько, что он уже не выветривался.

Не обращая внимания на удивление, вызванное его приходом, он приблизился к ложу, где прерывисто дышала, закрыв глаза, толстая бледная женщина.

– Ваше величество, меня прислала к вам мать Мария Магдалина… Мелани…

Изабо Баварская вздрогнула. Открыла глаза.

– Кто вы?

– Отец Сент-Обен, Рено Сент-Обен.

– Это ты, Рено?

Присутствовавшие смущенно переглянулись.

Рено спросил:

– Хотите, чтобы я выслушал вашу исповедь?

Изабо Баварская заворочала головой, что можно было принять как знак согласия, и все удалились. Как только они остались наедине, умирающей вдруг словно стало лучше. Ее глаза оживились, щеки порозовели, дыхание стало ровнее. Наступило одно из тех состояний временного улучшения, характерных для агонии, которые являются верным признаком близости неминуемого конца.

– Это я назвала тебя Рено в память о твоем отце… Он был красавец. Его называли «рыцарь с единорогом».