Ганда поглядела на эльфа, покоившегося перед ней на прикрепленном к полу ложе. У Олловейна была проломлена голова и еще было семь переломов полегче. Он едва не истек кровью, тело покрывало множество синяков и шишек. Лутинке приходилось кормить его бульоном из ложечки, как маленького ребенка. С тех пор как она нашла мастера меча, он не приходил в сознание, и невозможно было определить, какой вред нанесен его рассудку. Лицо Олловейна настолько опухло, что она не узнала бы его, если бы он не был одет во все белое. Может быть, это действительно не услуга с ее стороны… Но она не может бросить его умирать. С этим она не сможет жить.

— Ты назовешь мне его имя?

— Олловейн.

— Мастер меча? — Элийя вздохнул. — Ах, Ганда. Он ведь один из самых верных слуг Эмерелль. Думаешь, он станет колебаться хотя бы миг, выступая против нас, когда мы решим свергнуть тираншу? Он не должен видеть, что мы делаем. Он не должен знать даже наших лиц. Ты принесла змею. Он защищает все то, против чего мы боремся.

— Я обязана ему жизнью.

— Все может быть, Ганда, но чем обязаны ему мы? Три часа назад я доверил тебе наше стадо, но теперь вижу, как сильно ты заблуждаешься.

— Разве я не привела тебя туда, куда ты хотел? Я знаю, что должна делать для стада. Я провела вас надежными путями по золотой сети. Можешь быть уверен, я буду выполнять свои обязанности столь же добросовестно, как и прежде.

— А что ты станешь делать, если я потребую от тебя, чтобы ты бросила этого эльфа?

— Я бы очень расстроилась, узнав, что того Элийи, которого я знала, больше нет. Он не стал бы бояться тяжелораненого, который, быть может, даже следующую ночь не переживет.

Лутин раздраженно засопел.

— Брось, Ганда! Все не так… Что, если ты выходишь этого эльфа? Тогда среди нас окажется мастер меча. Если правдива хотя бы половина историй, которые болтают о нем, то мы все вместе ничего не сможем с ним сделать. И как думаешь, что случится, когда он поймет, что мы сотворили? Если он останется здесь, мы все будем в опасности. Я веду наше маленькое стадо и не потерплю, чтобы среди нас появился волк.

— Ну и что же ты сделаешь? Прогонишь меня?

Элийя встал.

— Нет. Я был счастлив, когда ты вернулась. Я не хочу тут же снова потерять тебя. И не потеряю. Я буду наблюдать за тобой и мастером меча, и, если мне покажется, что он начинает представлять для нас опасность, я что-нибудь предприму.

— Что это значит — «что-нибудь предприму»? Убьешь его?

— Может быть.

— Если ты убьешь его, то потеряешь навсегда и меня.

Элийя вздохнул.

— Это нелепо! Ты что, влюбилась в него? Надеюсь, ты понимаешь, что он даже не поблагодарит тебя, Ганда… Он эльф. Для него мы не что иное, как просто полезные слуги. Если он тебя и любит, то только так, как любят верную собачку. По-настоящему он не полюбит тебя никогда.

— Мы говорим не о любви!

— Твои поступки, Ганда. Твои поступки.

— Ты что же, ревнуешь?

Элийя улыбнулся, но, как и у всех лутинов, его улыбка вышла похожей на оскал.

— Может быть, Ганда. Всю свою жизнь я борюсь с высокомерием эльфов. Для них мы стоим не больше, чем грязь под ногтями. А теперь ты притащила в наш лагерь остроухого, который может уничтожить все, если поймет, насколько мы близки к цели. Я просто вне себя от ярости! И в то же время по-прежнему рад, что ты к нам вернулась.

Элийя произнес это спокойно, без всякого чувства в голосе. Он вселял в Ганду ужас.

— У меня к тебе предложение. Я пощажу жизнь эльфа, и он сможет остаться в лагере. Но за это я требую твоей верности, Ганда. Служи нашему делу так, как ты делала это прежде. Поклянись мне в этом!

Лутинка удивилась. Элийя никогда опрометчиво не давал слова. Можно было быть уверенным, что он сдержит обещание. Внезапная перемена в его настроении насторожила лисьехвостую. Неужели он так сильно любит ее?

Они долгое время молча изучали друг друга. Ганда пыталась читать в глазах коменданта, но он мастерски умел скрывать свои чувства.

— Я согласна, — наконец сказала она. — Ты можешь доверять мне. Я по-прежнему верный борец за наше дело.

Элийя снова оскалил зубы.

— Хорошо.

И, не сказав больше ни слова, вышел из палатки.

Ганда некоторое время подождала, а потом тоже вышла. Большой, усеянный невысокими холмами луг простирался до самого горизонта. Стадо спокойно двигалось дальше. Смеющиеся дети бежали за рогатыми ящерицами и собирали их твердый сухой помет для вечернего костра. Лутинка скучала по стаду. Пожертвовала бы она всем этим ради Олловейна? Ганда коснулась гладкой серебряной руки. Неужели это все, что принесло ей пережитое с эльфом приключение? Всего пару дней назад она страстно ненавидела размахивателя мечом, а теперь рискует ради него своим благополучием. Неужели действительно влюбилась? При мысли об этом к горлу подкатил комок. Этого она не может допустить! Это безнадежно. Может быть, Олловейн даже ночь эту не переживет? Его раны не воспалились, но он настолько ослаб, что даже дышит с трудом. А рана на голове… Лисьехвостая выпрямила вдавленную кость черепа, насколько это возможно, но утверждать, не превратился ли он в пускающего слюни идиота, было невозможно.

Ганда почувствовала теплый солнечный свет на шерстке. Глубоко вздохнула. Пахло сухой травой, пылью и степными цветами, испражнениями крупных ящериц и мясом, которое везло с собой стадо. Достаточно, чтобы прокормить целое племя на протяжении многих лун. При мысли о том, что это за мясо, лутинка содрогнулась. Может быть, в одной из корзин оказался бы и Олловейн, если бы она не нашла его. Выпотрошенный, разделанный крепкими каменными топорами.

Тысячи мух окружали больших ящериц. Ганда с нетерпением ждала, когда они наконец смогут избавиться от ужасного груза. Время поджимало. Еще одного дня на жаре мясо не перенесет. Уже сейчас в нем полно личинок. Лутины засолили мясо и оплели заклинаниями, которые должны были защищать от жары и мух. Но, в конце концов, этот бой им не выиграть. Самое время достигнуть цели!

Ганда заслонила глаза серебряной рукой. Скоро они доберутся до кургана, где кентаврийский клан Черных Щитов хоронит своих предводителей. Почему мясо нужно отнести туда, ей никто не сказал. Может быть, это знает только Элийя. Очевидно, они не первый год возят мясо в гробницы. Может быть, комендант сошел с ума? И что он задумал сделать с Олловейном?

— И что ожидает приглашенного на таких поминках? — спросил Мелвин, хотя догадывался, каким будет ответ.

Он пытался говорить бодро, но ему пришлось заставить себя прийти этим вечером на лужайку у реки. Завтра он убежит. Элодрину повиноваться он не сможет. Полуэльф пытался объяснить князю, почему уходит, но тот и слушать не захотел о поисках Лейлин. Напротив. Эльф объяснил, как велика Аркадия, сколько там укромных уголков, куда мог сбежать Шандраль. Элодрин взывал к чести воспитанника волков, даже льстил ему и напоминал о том, что он и его разведчики — глаза войска и теперь, когда уходят кентавры, нужны им больше, чем когда-либо. Но Мелвина ничто не могло убедить. Он смотрел на юг, на небо, которое вечерние сумерки окрасили густой бархатной синевой — на ее фоне резко выделялся серп месяца. Где-то там, далеко, Лейлин. Смотрит на тот же месяц. И, быть может, даже надеется на него. Он разрушил ее жизнь. От этой вины ему не избавиться. Единственное, что он может сделать для возлюбленной, так это забрать ее у Шандраля. Они снова смогут парить в небе с орлами. Мелвин хотел заставить ее забыть о том, что она потеряла ноги. Хотел вернуть на ее уста чудесную улыбку, в которую влюбился. Хотел зарыться лицом в длинные волосы, утонуть между ее бедер. Он найдет ее! Или умрет в поисках.