Разумеется, редко подойдет так, что ваш черед метать совпадет с подошедшей накладкой, чаще она достается другому, и вы видите, как мечущий игрок дает свободно две-три карты, на четвертой удивится, поколебается, с восхищением убьет пятую, много шестую, после чего судорожно оттолкнет машинку (подальше, дескать, от соблазна). Банк продается дальше. Иногда, если вы не на очереди, найдется до вас любитель сильных ощущений и купит наросший банк, но такой перекупщик, убив к собственному изумлению еще одну карту, спешит отделаться от метки, и, наконец, банк по покупке достается вам. Вы, отчаянно тряхнув головой и крякнув, убиваете на удивление всем еще 2–3 очень крупных карты, после чего наступает реакция. Игроки, терроризированные невероятной талией, резко понижают свои ставки, а затем и перестают понтировать вовсе. Вы возмущенно отшвыриваете машинку; банка, конечно, никто не покупает, и начинается очередная метка, обыкновенно чуть ли не с рубля. Хорошо в таких случаях вмешаться в дело в качестве понтирующего и, умышленно остановясь на жире или очке, перешибить этим самым оставшиеся комбинации в накладке (дабы не возбудить подозрений в невероятно длинной талье).

А вот вам способ, за который я от моих немногих коллег получил прозвище «клубного короля». До него я додумался лично.

Вы с той же осторожностью вынимаете дома карты из оберток, отбираете в каждой колоде тузы, двойки и тройки и смачиваете их слегка особым, мною составленным химическим раствором. Раствор этот не видоизменяет внешне карту, остается та же свежесть и блеск. Такая карта, будучи высушенной, не имеет запаха, но стоит коснуться ее влажным пальцем и поднести палец к носу, как вы ясно ощутите нежный аромат фиалки, притом до того приторный, что даже во рту сделается сладко (это благодаря хлороформу, отчасти входящему в мой состав). Клубный лакей также по вашему требованию приносит эти врученные ему заранее карты, их распечатывают, тасуют, подрезывают, укладывают в машинку, и игра начинается.

Теперь представьте: вы мечете банк в «железку», в банке у вас накопился изрядный куш. Вы решаетесь дать последнюю карту, начинаете метать: одну ему, одну себе, одну ему, одну себе, смотрите свои карты — предположим, у вас пять или шесть очков.

Вы предлагаете купить третью карту, а партнер вам говорит спокойно: «Не надо». Положение для вас создается пиковое. Вы мгновенно соображаете: ведь девять или восемь он бы открыл, к жиру, к очку, к двум, трем, четырем и к пяти он бы купил, следовательно, у него шесть или семь. Итак, у вас пятьдесят шансов за проигрыш, пятьдесят шансов быть en carte[18] и ни одного шанса на выигрыш. Покупать к шести, разумеется, очень трудно, и тут начинается комедия: приложив палец к губе и подумав, вы нерешительно тянетесь к машинке, но не вытаскиваете из нее карту, а лишь прижимаете палец к ней, затем, словно раздумав, отдергиваете руку и, снова глядя в свои карты, будто еще колеблясь, подносите палец к верхней губе. Если не запахло фиалкой, то и не покупайте — бесцельно, авось на шесть будете en carte, если же во рту стало сладко, и нежный аромат поразил ваше обоняние, тяните смело — выигрыш почти обеспечен, так как при двойке и тройке у вас образуется восемь или девять, а при тузе семь. Конечно, этот способ не так действителен, как первый, так как всего лишь двенадцать карт из каждой колоды вами отмечены, но зато он имеет и свои преимущества: вы не можете быть пойманным.

Затем Раков мне дал весьма ценное указание. Оказалось, что императорская карточная фабрика выпустила по недосмотру за последний год несколько десятков тысяч карт, в которых синяя рубашка на картах была неодинакова во всей колоде, а именно: рубашка эта представляла собой, скажем, шестнадцать (точное число не помню) параллельных рядов, как бы ромбиков (нечто вроде сетки), но таких шестнадцать полных рядов имели лишь фигуры и десятки; рубашка же на девятках и до двоек включительно имела всего пятнадцать рядов, шестнадцатый же дополнялся двумя полурядами срезанных ромбов, расположенных один полуряд наверху, другой внизу карты. Конечно, столь приметный крап был шулерами использован и, по словам Ракова, он особенно годился для игры в польский банк, где понтирующий, как известно, получив три карты и идя втемную, выигрывает вдвое против названной суммы.

— А для чего у вас эта двойная карта? — спросил я Ракова.

— Ну, это так, игрушка, разве по пьяному делу в домашней игре. Я иногда пускаю ее в ход в двадцать одно. Ведь все-таки как-никак, а знаете ли лестно к семнадцати купить короля, а то и к девятнадцати валета.

Итак, господин Кошко, вы видите, что зрение, слух (условные сигналы стуком), об осязании и говорить не приходится, но даже обоняние и вкус — все работает в нашем тонком деле!

Раков не налгал, говоря о промахе карточной фабрики. Я проверил его заявление, приказав в нескольких рижских лавках достать по игре карт, после чего и известил Петербург.

Я несколько колебался печатать это своего рода руководство для шулеров. Чем черт не шутит, еще соблазнишь, чего доброго, нестойкую душу. Но затем соображения иного порядка взяли верх: ведь доводя до широкого сведения о приемах, практикуемых клубными акулами, я этим самым предостерегу, быть может, многих людей от ловких сетей «Раковых» и им подобных.

«Мечта любви»

Как-то Московская сыскная полиция была оповещена о крупной краже, происшедшей в доме одного из нефтяных королей, проживавших на Леонтьевском переулке, в собственном особняке. У господина А., вернее у его жены, исчезли драгоценности на сумму свыше ста тысяч рублей. В числе их пропала нитка жемчуга, что особенно огорчало ее владелицу. Кража произошла при совершенно невероятных условиях. Говоря о них, я вынужден дать кое-какие топографические описания. Особняк, занимаемый А., был высоким, двухэтажным зданием, внизу помещались приемные комнаты, в верхнем этаже, так сказать, интимные покои хозяев. Будуар, спальня и ванная комната госпожи А. окнами выходили на узенький асфальтовый двор, отделявший этот дом от соседнего высокого четырехэтажного. На дворик выходил и подъезд особняка. В глубине двора помещался небольшой флигелек — дворницкая. Перед дворовым фасадом росли две высокие тенистые липы, ветвями своими несколько прикрывавшие открытый балкон, прилегавший к будуару.

Ванная комната и спальня были комнатами непроходными и имели лишь единственный выход в будуар; из