шел сюда. Ну, знаешь, ты же время от времени действительно совершал весьма экстравагантные поступки. Но ты не псих, и я обязательно вытащу тебя отсюда. Есть у меня одна идея, но только не знаю, сработает это или нет. Если на этот раз ничего не выйдет, то я придумаю что-нибудь еще. Ты же пока оставайся здесь и веди себя хорошо. И продолжай рисовать. Я свяжусь с тобой через несколько дней. Можно мне взять с собой вот это?

– Естественно, бери все, что хочешь.

Уже собираясь уходить, Морис сунул руку в карман:

– Вот, это твоя почта. Я забрал ее, когда заходил проведать мадам Лубэ. До свидания, Анри, и не падай духом. Я вытащу тебя отсюда, даже если мне придется взорвать эту чертову лечебницу!

Одно из писем было на бланке министерства изящных искусств. Сухим языком официального послания оно информировало Анри, что его имя было внесено в очередной наградной список Почетного легиона, который будет представлен на подпись господину президенту республики. В связи с чем не будет ли он так любезен как можно скорее уведомить данный департамент о своем согласии, ибо в противном случае орден не может быть вручен. Сей высокой чести он был удостоен в качестве признания его выдающихся художественных достижений и за неоценимый вклад, внесенный им в развитие французских искусства и культуры.

В тридцать пять лет, когда большинство художников, так и не добившись признания, прозябают в своих убогих каморках, ему уже предлагают получить орден Почетного легиона! Странно, но, похоже, успех по жизни преследует его… Слава была единственной женщиной, что с навязчивым упорством продолжала бросаться ему на шею… Даст ли он свое согласие? Ну конечно же нет. Особенно после скандала с заточением его в психиатрическую лечебницу. Безумный художник награждается орденом Почетного легиона! Об этом будут кричать все газеты. Нет уж, хватит с него рекламы. У него больше не было никакого желания видеть свое имя на страницах газет. Матери все равно. Ей сейчас не до того. Отец? Отец наверняка проворчит что-нибудь о недоумках из правительства, раздающих ордена мазилкам, малюющим порнографические картинки. А вот Мириам была бы в восторге. Она обожала успех.

Внезапно он представил ее сидящей на полу у камина. Тихий зимний вечер, за окнами темно. И вот он как бы невзначай замечает, нарушая долгое молчание: «Да, кстати, дорогая, меня наградили орденом Почетного легиона». И она оборачивается, завороженно глядя на него, и ее глаза исполнены гордости…

Анри наклонился, обхватывая голову руками. Неужели он так никогда и не перестанет думать о ней?

– Плохие новости? – поинтересовался санитар, только что вошедший с обеденным подносом.

– Нет… нет. – Анри выпрямился. – Ничего особенного.

Он не спеша порвал письмо и бросил клочки в мусорную корзину.

Морис вернулся через неделю в сопровождении господина Арсена Александера, художественного критика из «Фигаро».

– Вот видишь, Морис, я сделал все, как ты сказал, – улыбнулся Анри, вставая им навстречу из-за стола. – Я работал.

– А можно взглянуть на ваши рисунки? – поинтересовался критик, насаживая на нос пенсне в золотой оправе. Какое-то время он молча перебирал листы. – И все это вы нарисовали исключительно по памяти, да? – Он снял пенсне и принялся постукивать им о ладонь. – Без записей, без предварительных зарисовок с натуры?

Анри покачал головой:

– Откуда? Все мои заметки остались в студии.

– Это невероятно! Честно говоря, я просто не припоминаю подобного проявления зрительной памяти за всю историю искусства. Если вы и сумашедший, то можно лишь пожелать, чтобы у нас было побольше вот таких сумасшедших художников.

Они вышли в сад. Анри, понимая, что за ним пристально наблюдают, воздерживался от любых экстраординарных замечаний и на все вопросы давал скучные – и совершенно разумные – ответы. К концу прогулки критик был совершенно убежден.

Доктор Селемеж, прочитав статью Александера за завтраком, не получил никакого удовольствия ни от того ни от другого. Известный художественный критик, проведя целый день в обществе предположительно сумасшедшего художника, во весь голос заявлял о том, что тот совершенно нормален и находится на вершине своего художественного таланта.

К тому времени, как Анри снова был вызван в кабинет, врач уже взял себя в руки и пребывал в добром расположении духа.

– Я всегда говорил, что вам необходим хороший отдых, – начал он, по-отечески улыбаясь и сложив руки на животе, – и теперь факты неоспоримо доказывают, что я был прав. Снова наш маленький дом стал свидетелем еще одного чудесного излечения. Ну и каково это – снова ощущать себя здоровым? Совершенно здоровым?

– Очень хорошо, – скромно проговорил Анри.

– Еще бы! – экспансивно воскликнул психиатр. – У вас был небольшой срыв, но теперь я считаю ваше излечение практически завершенным. Еще одна великая победа медицинской науки! Хотите принимать посетителей? Рисовать все, что захотите? Можете даже выезжать на прогулки – разумеется, не один. Это было бы замечательно, не так ли? Что ж, именно этим вы сможете заниматься на протяжении ближайших двух недель…

Анри не стал спорить и доказывать, что он хотел бы уйти немедленно. Вообще-то теперь, получив гарантии относительной свободы, он уже не так рвался из лечебницы. Да и чем он займется, когда выйдет отсюда? Опять возьмется за старое: «Эй, кучер!..» Ну, разумеется, он больше никогда в жизни не станет пить, никогда не переступит порога кафе… Жизнь станет скучной и бесцветной…

Гостиная его палаты была преобразована в студию. Здесь появился мольберт. Морис – и что бы он только делал без Мориса – прислал сюда все его краски и холсты. Теперь, когда весть о его выздоровлении была предана публичной огласке, к нему стали наведываться весьма колоритные посетители. Первой приехала мадам Лубэ, принарядившаяся по такому случаю в свое старомодное платье из черного альпака, украшенное брошью-камеей, его подарком. Миссия Натансон и несколько его великосветских друзей заехали попить чаю в необычной и изысканной атмосфере гостиной с зарешеченными окнами. Из «Белого цветка» приезжали месье и мадам Потьерон и Берта, выглядевшие весьма респектабельно в благородном черном. Общество независимых художников направило целую делегацию во главе с Анри Руссо. Старик Дебутен появился у ворот и в самых напыщенных выражениях потребовал, чтобы его препроводили к господину графу де Тулуз-Лотреку, «моему близкому другу». Как всегда, его старая фетровая шляпа была лихо сдвинута на затылок, в зубах зажата длинная трубка, а на ногах шлепанцы. В то время как он протягивал привратнику замусоленную визитную карточку, бутылка коньяка предательски выскользнула из-под длинного плаща и разбилась о землю. Несмотря на возмущенные вопли и заверения, что он сам понятия не имеет, как такое