Небольшие холмы и песчаные дюны, в беспорядке разбросанные по берегу залива, являлись удобными зацепками для создания опорных оборонительных пунктов в системе обороны противника. Вокруг них и завязывались бои, длившиеся от нескольких часов до нескольких суток.

Понятно, что, чем выгоднее условия для обороны противника, тем тяжелее они для наступающих. Опорные пункты врага располагались на высотках, и нам приходилось наступать на них с заболоченной равнины, где невозможно было ни окопаться, ни надежно укрыться от наблюдения и огня противника. Тут-то и выручали нас солдаты — их инициатива, смекалка, хитрость и обман противника, введение его в заблуждение и отвлечение внимания в ложном направлении.

О-о-о! На войне без этого никак нельзя!

Генералы, адмиралы и маршалы, командующие войсками — все дезориентируют, дезинформируют, обманывают и вводят в заблуждение противника, чтобы нанести ему удар с наиболее выгодного, неожиданного направления и выйти из боя с наименьшими потерями. Солдат делает то же самое в интересах самосохранения и выполнения стоящей перед ним боевой задачи. Дезориентация, дезинформация, провокация, введение противника в заблуждение — эти, казалось бы, аморальные, с общечеловеческой точки зрения методы закрепляли успех, отвоеванный в боях с немецкими оккупантами. Следовательно, то, что противно и аморально в одних обстоятельствах, совершенно необходимо и полезно в других. Вот она одна из сторон марксистской диалектической философии в жизни.

Укрепив несколько касок между кустами в ложном направлении и дав оттуда несколько очередей из автоматов по немцам, которые тут же открывали слепой огонь по каскам, солдаты быстро и скрытно перебегали на другую, более выгодную, позицию, откуда внезапно и дружно атаковали узлы сопротивления врага — и, как правило, добивались успеха.

Нередко бывало и так. Набив комбинезоны-чучела, солдаты раскладывали их ночью на ложном направлении, имитируя цепь наступающих. И как они ликовали, когда утром противник, обнаружив «цепь», открывал по ней бешеный огонь из всех видов оружия. А наши тем временем дружно атаковали противника с совершенно неожиданной стороны или даже с тыла.

Долго засиживаться в Кемери нам не пришлось. Окружающая местность на довольно обширном пространстве представляла собой болотистую равнину, поросшую мелким кустарником и редколесьем. Здесь войскам противника зацепиться было не за что, и они поспешно отступали на ранее подготовленные позиции. Ведя упорные бои вокруг опорных пунктов, понастроенных гитлеровцами по всему берегу Рижского залива вплоть до Ирбенского пролива, наши войска продвигались все дальше и дальше вдоль берега залива, а мы оказались далеко оторванными от боевых частей. Задерживаться в Кемери было уже невозможно, штаб корпуса оторвался от действующих частей и соединений дальше, чем положено даже штабу армии. Как ни удобно нам было в этом курортном городке, все же пришлось сниматься, мы вынуждены были покинуть гостеприимный Кемери.

Из Кемери мы переехали километров на тридцать пять-сорок вперед и разместились в рыбацком поселке, стоящем прямо на берегу моря.

Довольно неблагоустроенный, этот поселок беспорядочно раскинулся на песчаном берегу от воды до опушки леса. Жилые дома и хозяйственные постройки располагались здесь без всякого плана, не было и обычных улиц и переулков, селились как попало — кто где облюбовал место, там и возводил свой дом и хозяйственные постройки. Словом, своей планировкой рыбацкий поселок на берегу Балтийского моря напоминал среднеазиатский или кавказский аул. На берегу, у самой воды, был сооружен засолочный цех с несколькими большими бетонированными чанами, этот цех, по-видимому, принадлежал одному хозяину и содержался в довольно приличном санитарном состоянии. Но сейчас чаны были пусты, хотя почти все рыбаки находились дома, а их рыболовный флот лежал на прибрежном песке в полной исправности. Правда, сетей и прочих рыболовных снастей не было видно. В поселке нас удивили очень интересные сооружения, имевшиеся в каждом дворе, — шалаши. Для чего они стоят у каждого дома, для нас долго оставалось загадкой. Одно только было ясно: шалаши эти сооружены не для детской игры.

Передовые позиции от этого поселка находились в восьми-десяти километрах, однако мы расположились в нем как дома, чувствуя себя довольно уверенно и спокойно. Теперь ведь наступаем мы, а немцы обороняются; теперь мы торжествуем одну победу за другой, а немцы впадают в один траур за другим. Теперь, как и всегда на войне, господствуют постоянно действующие факторы, а не временные успехи, достигнутые к тому же в силу вероломства и внезапности нападения. Сознание всего этого, как дрожжи, поднимало в нас боевой дух и безудержное стремление во что бы то ни стало изгнать ненавистного врага с нашей земли, разбить на его собственной земле и водрузить знамя победы над Берлином.

Рыбацкий поселок, хотя и раскинулся на довольно широком пространстве, был все же невелик. Сравнительно небольшой аппарат штаба и политотдела корпуса тут разместился с трудом, заполнив поселение, что называется, до краев. Жилища рыбаков выглядели не то чтобы сильно убогими, но и далеко не богатыми, только три-четыре дома выделялись из общей массы, причем, только один из них был под железной крышей, остальные — с земляным покрытием. Абсолютное большинство домов представляли собой одно-двухкомнатное жилье; как правило, с земляными полами. Но только когда мы расселились и вплотную познакомились с жизнью тружеников моря, только тогда мы увидели и поняли, что такое бедность.

Политотдел устроился в нескольких домах по два-три человека, а для канцелярии мы облюбовали дом на самой опушке леса, в котором была всего одна комната, но более или менее просторная и отдельная от кухни; в остальных домах комната и кухня были суть одно и то же. В канцелярии нас разместилось человек пять, потому что хозяева отдали нам всю комнату, а сами перешли в кухню. Из обстановки в нашей комнате были одна жесткая железная койка без матраца, грубо сколоченный некрашеный стол, одна длинная скамейка и две некрашеные табуретки. Другой мебели в доме рыбака не было. Зато было четверо полуодетых детей и полувысохшая жена. Сам рыбак дома только ночевал, а на день куда-то уходил, и хозяйка целыми днями просиживала одна с детьми на кухне, лишь к вечеру затеваясь с готовкой. Часто ее навещала соседка или родственница, в ее присутствии хозяйка становилась как-то бодрее и веселее.

Русский язык местные знали плохо, и только майор Колесников, в какой-то степени знакомый с эсперанто, мог вести с ними беседы. Из всех работников политотдела женщины поселка лучше других знали нашего молодого, крепко сложенного старшину Максимилиана Глущенко, потому что, будучи секретарем политотдела, он постоянно находился в канцелярии и еще потому, что он был человеком жизнерадостным и приятным. Имя Максимилиан латышские женщины, конечно, выговорить не могли и потому называли его просто Макс. Между прочим, и для нас с тех пор он стал Максом. Меня же майор Колесников представил женщинам как самого страшного большевика:

— Мы его и сами боимся! — И, состроив рога над головой, загудел: — Бу-у-уу! Большевик!