— Я уже год прошу тебя шепнуть об этом мэру, и каков результат?

— Не сваливай на меня, Томми.

— Я не сваливаю, Клод. Я говорю о мэре.

Клод взглянул на Доннегана, произнес: «Эх» — и выбросил окурок в море.

— Питерс — никакой не мэр, — заявил он. — И тебе это известно. Он только и делает, что валяется со своей четырнадцатилетней любовницей. Которая к тому же его кузина. А его люди все до единого — авантюристы и проходимцы, которые заставили бы покраснеть даже гангстерский кабинет Улисса Гранта .[77]Положению твоих людей можно посочувствовать, но они сами испортили дело.

— Когда?

— В апреле. Им предложили дополнительные двести долларов, но они отказались.

— Господи боже ты мой, — произнес Томас, — стоимость жизни выросла за последнее время на семьдесят три процента. На семьдесят три.

— Я знаю эту цифру.

— Прибавка на двести в год была бы хороша до войны. Прожиточный минимум — полторы тысячи в год, а большинство наших копов получает гораздо меньше. Они полицейские, Клод, а им приходится вкалывать за меньшую зарплату, чем у ниггеров и женщин.

Клод кивнул, положил руку на плечо Томасу, слегка сжал пальцы.

— Не могу с тобой спорить. Однако в ратуше и в кабинете комиссара есть мнение, что на твоих людей допустимо не обращать внимания, потому что они — экстренная служба. Они не имеют права вступать в профсоюз и, уж конечно, не имеют права бастовать.

— Почему не имеют? Имеют.

— Нет, Томас. — Месплед поглядел на него ясными и холодными глазами. — Патрик проводил неофициальный опрос по районам. Патрик, если тебе не трудно…

— Томас, все очень просто: я тут поговорил с нашими избирателями, и выясняется, что, если полиция осмелится забастовать, город соберет в кулак все свое недовольство — из-за безработицы, высокой стоимости жизни, войны, ниггеров, которые являются с Юга и захватывают рабочие места, да и просто из-за того, что каждое проклятущее утро приходится вставать ни свет ни заря, получая за это гроши, — и обрушит эту ярость на городские власти, да-да.

— Город восстанет, — пояснил Клод. — Как Монреаль. А знаешь, что происходит, когда люди вдруг видят толпу, внутри которой, как выясняется, они живут? Им это не нравится. Они хотят, чтобы за это кто-то поплатился. На выборах, Том. Всегда — на выборах.

Томас вздохнул и запыхтел сигарой. В его поле зрения вплыла небольшая яхта. Он разглядел на палубе три фигурки; а к югу от них собирались тяжелые тучи, ползли в сторону солнца.

Патрик Доннеган произнес:

— Если твои парни забастуют, крупные дельцы от этого лишь выиграют. Они используют эту стачку как рычаг, чтобы сокрушить организованных трудящихся, ирландцев, демократов, сокрушить всех, кто в этой стране когда-нибудь помышлял о достойной плате за достойный труд. И ты позволишь им это сделать? Ты отбросишь пролетариат на тридцать лет назад, да-да.

Томас улыбнулся этим словам:

— Не все от меня зависит, ребята. Может, если бы О’Мира, упокой господи его душу, был с нами, ко мне прислушивались бы больше, но с Кёртисом… Этот мерзавец разрушит город до основания.

— Но твой сын… — произнес Клод. — Он в БК. Насколько нам известно, он знатный оратор, весь в отца.

— Мы не обсуждаем родственников, Клод. Таково правило.

— В более счастливые времена — возможно, — проговорил Клод. — Но твой сын принимает в этом участие, Томми. И самое активное. Судя по тому, что я слышал, он с каждым днем набирает популярность. Может быть, если бы ты сумел с ним поговорить… — Он пожал плечами.

— Сейчас у нас с ним уже не такие отношения. Произошел разрыв.

Клод принял к сведению эту информацию: на секунду закатил глаза, пожевал нижнюю губу.

— Значит, надо их восстановить. Кто-то должен отговорить парней от глупых действий. Я займусь мэром и его бандитами. Патрик займется общественным мнением. Посмотрим, может быть, мне даже удастся протолкнуть в печать статейку-другую в нашу пользу. Но тебе, Томас, надо заняться сыном.

Томас посмотрел на Патрика. Патрик кивнул.

— Что, не хотим засучить рукава, Томас?

Томас не стал на это отвечать. Он сунул в рот сигару, и все трое снова оперлись на перила и стали глядеть в океан.

Патрик Доннеган смотрел на яхту.

— Подумывал себе завести такую. Только поменьше, конечно.

Клод засмеялся:

— Ты строишь дом у воды. Зачем тебе еще и корабль?

— Чтобы с него любоваться домом, — заявил Патрик.

Томас ухмыльнулся, невзирая на мрачное настроение. Клод фыркнул:

— Боюсь, посудины — его слабость.

Патрик пожал плечами:

— Готов признать, ребята, я люблю всяческие посудины, да-да. Но небольшие. Всего-то размером с дом. Это тем… тем нужны емкости размером с целые страны. Меры не знают.

Три фигурки на яхте вдруг суетливо закопошились: из нависшей над ними тучи посыпался дождь.

Клод хлопнул в ладоши, потер одну о другую.

— Ну, мы ведь не хотим промокнуть. А между тем ливень надвигается, джентльмены.

— Истинная правда, — согласился Патрик; они двинулись с пирса обратно на пляж. — Да-да, носом его чую.

К тому времени, когда он добрался домой, хляби небесные уже разверзлись. Он никогда не любил сильного солнца и теперь почувствовал себя лучше. Задрав голову, он подставил лицо струям и шел медленным прогулочным шагом. В дом он вошел с черного хода, нарочно пройдя мимо клумб, чтобы посмотреть, как там цветы: судя по всему, они так же, как и он, радовались наконец пролившейся на них влаге. Задняя дверь вела в кухню, и своим появлением он невольно напугал Эллен: своим видом он напоминал беглеца с ковчега.

— Боже милостивый, Томас.

— И в самом деле милостивый, любимая.

Он улыбнулся ей, пытаясь сообразить, когда в последний раз это делал. Она ответила тем же, и он попробовал вспомнить, когда в последний раз видел ее улыбку.

— Ты промок до костей.

— Мне это было необходимо.

— Садись. Давай я принесу тебе полотенце.

— Все в порядке, дорогая.

Она достала полотенце из бельевого шкафа и снова подошла к нему.

— У меня есть новости о Джо. — Глаза у нее влажно блестели.

— Ради всего святого, выкладывай, Эллен.

Она обернула полотенце вокруг его головы и заговорила таким тоном, словно они обсуждали потерявшегося кота: