на газоне перед домом, садовая мебель была накрыта брезентом. Я не так часто бывала там, по большей части Майкен перемещалась между нашими с Гейром домами самостоятельно. Она не позволила помочь ей подняться по лестнице, захотела преодолеть это препятствие на костылях; медсестра объяснила ей, как это делать. Майкен стояла на верхней ступени на одной ноге и возилась с ключами, а потом я увидела, как дверь открылась, и попросила таксиста ехать. Я отправила короткое сообщение Гейру, в тот период мы ограничивались минимальным общением.

Спустя какое-то время мне пришло в голову, что у меня в сумке остались левый кроссовок Майкен и носок. Белый носок «Найк», серый на подошве, и кроссовки, тоже «Найк», и почему-то мне вспомнился мой песик Кнертен, которого пришлось усыпить, когда мне было пятнадцать. Когда мы с папой уехали от ветеринара, у меня в руке остался ошейник, я обернула его вокруг запястья наподобие широкого браслета и удивилась, насколько тонкой была шея у Кнертена, как у птиц, которых мы хоронили. Мы под дождем шли через стоянку, я всхлипывала и шмыгала носом, у папы был тяжелый взгляд. Он открыл машину. Я ждала, что папа скажет что-то вроде: «Что ж, он прожил прекрасную собачью жизнь», но он промолчал.

— Думаю, ты скоро можешь ехать, — говорю я Майкен. — Только подожди, пока кто-то из гостей уедет первым.

— А что, если все так думают?

Кристин сидит на диване и разговаривает с братом Яна Улава. В отличие от брата, у Тура Арне густые волосы, седая шевелюра. Как и у Яна Улава, у него трое взрослых детей, правда, из них две дочери. У них обеих безликая красота и невзрачный стиль в одежде; трудно угадать их возраст, я думаю, обе они родились между Стианом и Сондре, помню их в платьях в голубую полоску на крестинах Сондре.

— Подожди полчаса, — говорю я Майкен.

Она подходит к Сондре, который стоит вместе с одной из кузин, зажав мини-пирожное со взбитыми сливками между большим и указательным пальцами. И почему я не испекла пирожных? Почему никто не попросил меня помочь?

Элиза решительно направляется ко мне с таинственным и возбужденным видом.

— Забудь, что я сказала тебе, что стану бабушкой, — шепчет она. — У Марии кровотечение.

Майкен открывает рот с ярко очерченными губами сливового цвета и говорит что-то Сондре, он откусывает кусочек пирожного, а его сестра улыбается тому, что говорит Майкен.

Я хочу остановить Элизу, держать ее на расстоянии. Знать все это мне совсем необязательно, я ведь никому не собиралась рассказывать новость про ребенка Марии.

— Все пошло не так, — продолжает она. — Но они справятся. Это ведь обычное дело, у нее срок был только девять недель, а ей всего двадцать восемь лет. И теперь они просто знают, что она в принципе может забеременеть. Такие вещи происходят сплошь и рядом, — говорит Элиза, как могла бы сказать обо всем на свете. Обычное дело, что плод прекращает развиваться и организм матери избавляется от него. Обычное дело, что семидесятилетний мужчина умирает от инфаркта. Когда умерла мама, Элиза сказала: «Чем человек становится старше, тем проще ему примириться с мыслью о том, что однажды родителей не станет».

— Как сейчас Мария? — интересуюсь я.

— Она держится. Она прилегла.

— Ох, Элиза, даже не знаю, что сказать.

Элиза качает головой.

— Это было довольно неприятно, — объясняет она, — потому что Мария закрылась в туалете на нижнем этаже, а я так разнервничалась и начала стучать в дверь, кричать: «Эй, туалет забился, им нельзя пользоваться!» А у нее в это время как раз случился выкидыш.

Я бросаю взгляд на Стиана, который стоит с кем-то на веранде и курит. Попутно замечаю, что Элиза нанесла тональный крем как маску: от контура нижней челюсти и выше, вдоль уха и до линии роста волос.

— Я немного жалею, что не смогла приехать тетя Лив, — говорит Элиза. — У них с Яном Улавом были особенные отношения. Но я подумала, что здесь слишком много суеты, она будет сбита с толку.

Я снова чувствую в себе какую-то детскую агрессию, я почти заливаюсь краской, я считаю, что она выдумывает отношения и связи, я в это все не верю. Никогда не видела ничего похожего на особенные отношения между тетей Лив и Яном Улавом, не могу припомнить, чтобы я вообще видела, как они разговаривают. Помню, что бабушкины похороны совпали с праздником в классе, мне было пятнадцать. Я умоляла маму разрешить мне пойти на праздник после поминок, но мама не позволила и сидела со скорбным выражением на лице.

— Но я же вообще толком ее не знала! — возмущалась я.

— Да, вы мало общались, — соглашалась мама. Я продолжала канючить, и папа сказал:

— Моника, оставь маму в покое. Ну что ты за человек? Твоя бабушка умерла, а тебя волнует какой-то праздник!

А потом Элиза спустилась по лестнице и сказала:

— Ясное дело, ты знала бабушку, Моника.

Когда я приезжала к тете Лив в дом для престарелых в последний раз, я поразилась тому, насколько ясный у нее рассудок.

— Мне здесь хорошо, — сказала она, — еда прекрасная, и сестрички такие славные.

Какой-то мужчина африканской внешности тащил швабру по коридору, выписывая ею узор в виде восьмерок, каждая следующая восьмерка цеплялась за предыдущую, каждый раз, когда он поворачивал швабру и менял направление, в ней что-то щелкало. Мы говорили о маме и папе, о Халворе, и многое из того, что говорила тетя Лив, звучало вполне адекватно, если не считать того, что она повторяла отдельные предложения по многу раз.

— Нет, его решение уйти из жизни остается для меня загадкой по сей день.

Тетя Лив никогда не касалась в разговоре Бенедикте. Но она охотно говорила о смерти папы, о том, как он попал в больницу за две недели до смерти.

— Элси же была на восемь лет старше меня, — сказала тетя Лив и, подумав, добавила: — Неудивительно, что я казалась немного красивее.

Она снова сделала паузу и отвела взгляд.

— Я держала его за руку, когда он умер. Это произошло внезапно, но не слишком.

Она напустила на себя загадочный, заговорщический вид и, словно маленькая девочка, вытянула шею и быстро огляделась, седые волосы торчали во все стороны, как зонтики одуванчика, — она напоминала Скалле-Пера из «Ронни, дочери разбойника», только значительно потолстевшего.

— Я не хотела, чтобы Элси была там в этот момент, — прошептала она. — Я хотела, чтобы в эти последние минуты он оставался только со мной.

Она мечтательно улыбнулась и с напускным виноватым