4. Вопреки мнению ряда психологов и социологов, современная школа сознательно не благоприятствует ни девочкам, ни мальчикам, сенсационные учебные достижения девочек достигаются вовсе не за счет мальчиков, а путем их собственных усилий. Это частный случай глобального процесса ослабления гендерной поляризации. Но, как и в социуме, это нередко воспринимается как угроза привычному гендерному порядку и создает социально-психологическое напряжение.

5. Отставание от девочек по учебной успеваемости затрагивает болезненное самолюбие мальчиков, подрывает привычный образ мужского превосходства, снижает самоуважение и отвращает некоторых мальчиков от школы, толкая их на путь девиантного и противоправного поведения. Однако эти гендерно-возрастные процессы тесно связаны с социально-структурными и этнокультурными вариациями, без учета которых современная школа успешно работать не может.

6. Одна из самых драматичных, причем глобальных, мировых проблем современной школы – резкое ослабление в ней мужского начала вплоть до полного исчезновения мужчины-воспитателя. Попытки вернуть в школу мужчину-учителя блокируются низкой оплатой педагогического труда, с которой мужчина не может согласиться, гендерными стереотипами и идеологической подозрительностью, родительской ревностью, сексофобией и гомофобией, из-за которых интерес мужчины к детям автоматически вызывает подозрения в педофилии или гомосексуальности.

7. В школьных взаимоотношениях мальчиков с девочками и друг с другом действуют те же социально-психологические закономерности, что и в остальных детских и подростковых сообществах. Особенно важное социально-педагогическое значение имеет школьное насилие – буллинг (травля) и хейзинг (дедовщина), с которыми во всех цивилизованных странах, за исключением России, целенаправленно борются. Хотя по своим историческим истокам это поведение типично мальчишеское, его все чаще практикуют и девочки.

8. Все гендерные проблемы российской школы, начиная с различий в успеваемости мальчиков и девочек и кончая буллингом и хейзингом, – те же, что и в странах Запада. Но, вместо того чтобы ориентироваться в сложном современном мире, многие российские политики и идеологи, включая педагогов, мечтают о возвращении в идеализированное, чаще всего воображаемое прошлое. Ярче всего эта тенденция проявилась в спорах о совместном и раздельном обучении. В лучшем случае это означает потерю времени и денег, но чаще – усугубляет трудности страны и школы.

Глава 8. МАЛЬЧИКИ В СОЦИУМЕ

Развитие и формирование личности ребенка включают два взаимосвязанных процесса – социализацию и индивидуализацию. Ни то ни другое не может быть осуществлено в изоляции от взрослого мира. С возрастом степень личной автономии ребенка закономерно растет, а круг его макросоциальных связей расширяется. При этом у мальчиков прямые связи с социумом всегда и везде были богаче и шире, чем у девочек, многие вариации в поведении мальчиков непосредственно производны от социальных факторов. Мы видели это на примере как семьи, так и школы (в виде пацанской культуры). Теперь нам предстоит рассмотреть два внешкольных и внесемейных явления: подростковые социально-возрастные общности, субкультуры, тусовки и группировки и особенности формирования маскулинности в массовой культуре и спорте. Как и прежде, я не предлагаю никаких рецептов, а хочу лишь обозначить проблемные области и острые углы, которые официальная педагогика зачастую не замечает.

Субкультуры, тусовки и группировки

Юношам империи времени упадка

снились постоянно то скатка, то схватка:

то они – в атаке, то они – в окопе,

то вдруг – на Памире, а то вдруг – в Европе.

Булат Окуджава

Рассматриваемые в историко-антропологической перспективе, современные подростково-юношеские сообщества и группы не что иное, как иноформа или модификация древних мужских союзов и тайных обществ. В них без труда можно обнаружить признаки архаических инициации, обрядов перехода, способов поддержания групповой дисциплины, солидарности и иерархии, причем для воссоздания этих древних форм не нужны ни историческая преемственность, ни пример. Стоит только группе мальчиков-подростков оказаться на сколько-нибудь длительный срок без взрослых, как они спонтанно воссоздают древние архетипы. Это прекрасно показал Уильям Голдинг в романе «Повелитель мух».

Тем не менее, увлекаться биолого-эволюционными и историко-антропологическими аналогиями не следует. Реальные подростково-юношеские сообщества и субкультуры возникают и развиваются не сами по себе, а в тесной связи с социально-классовыми отношениями и культурными нормами общества, элементами которого они являются. Поэтому рассматривать их нужно всегда в историческом контексте.

С точки зрения взрослых, позиционирующих себя как учителей и родителей, любые неподконтрольные им подростковые сообщества выглядят девиантными, отклоняющимися от подразумеваемой «взрослой» нормы, и потенциально опасными. Изучение их в контекстах криминологии, социологии и этнографии девиантного поведения способствовало укоренению взгляда на молодежную культуру как на побочный продукт недостаточно эффективной социализации и т. п. Однако по мере роста социального влияния молодежи, в том числе в сфере политики и культуры, особенно под влиянием студенческой революции 1968 г., отношение к молодежной культуре изменилось. Из «социальной проблемы», каковой оно является для старших, юношество стало субъектом социального действия, каким оно является для себя. Молодежь, включая подростков, стали рассматривать не только и не столько как объект социализации, сколько как субъект социального обновления; секция по социологии молодежи на Всемирном социологическом конгрессе в Варне в 1970 г. называлась «Молодежь как фактор изменения».

Для советской социологии этот переход был особенно сложен. Советская пропаганда, скрывавшая все социальные противоречия за мифическим «морально-политическим единством» общества, рассматривала молодежь как единое целое, объединенное комсомолом. Все те, кто в это целое почему-либо не вписывался, даже если вся разница заключалась в прическе или фасоне брюк, были «отщепенцами» и потенциальными «изменниками Родины».

Сегодня парень в бороде,

А завтра где? В НКВД.

По мере того как число «инаковых» индивидов и групп росло, отрицать их существование или огульно осуждать стало невозможно. По данным социологического опроса Высшей комсомольской школы, в марте 1987 г. в Москве к разным неформальным группам причисляли себя 52,7 % молодых инженерно-технических работников, 65,1 % молодых рабочих, 71,4 % студентов, 71,7 % десятиклассников и 89,4 % учащихся ПТУ (Кон, 1989а).

Поэтому для их обозначения был изобретен относительно нейтральный, безоценочный термин – «неформальные группы» или просто «неформалы», за которым могли скрываться самые разные явления. В зависимости от степени их идеологической приемлемости для партии и комсомола, неформальные группы и движения делились на положительные, идеологически нейтральные и отрицательные, подрывные. Первых надлежало интегрировать, вторых – приручить, а третьих – истребить или изолировать. Вместе с тем, этот термин нес в себе скрытую иронию, которую партийные теоретики не замечали: по сравнению с казенным, официально-казарменным комсомолом, где абсолютно все, вплоть до выборов руководителей, решалось сверху, любая «неформальность» выглядела как сфера свободы, что делало ее привлекательной, независимо от ее функций и идейного содержания.

В рамках этой парадигмы было написано несколько интересных книг (А. С. Запесоцкий и А. П. Файн, 1990; В. Ф. Левичева,