В практике современного искусства кровавый перформанс Флатца, прямо скажем, далеко не самый жуткий и беспощадный. Художественные опыты с мумифицированными людьми доктора Гунтера фон Хагенса в этом году в моде по всей Европе, да и у нас еще в начале 1990‐х Олег Кулик на глазах, точнее, на телеэкранах, изумленной публики зарезал живую свинью – а это все-таки пострашнее будет. Так что демократичному в области современного искусства Берлину пугаться вроде нечего. Что, впрочем, и показали решения облеченных властью лиц. Проблема не в этом. Вольфганг Флатц – художник радикальный. И радикальность его распространяется прежде всего на его собственное тело. Два наиболее известных его перформанса чуть его не уморили. Однажды он лежал половой тряпкой перед Мюнхенской художественной школой. А накануне Нового 1990 года в Тбилиси превратился в колокол – встал между двумя стальными листами и, мерно раскачиваясь, бил об них головой. Пока не потерял сознание.

Подобные опыты говорят о главной теме искусства Флатца – о пределах человеческого в человеке, уподобленном вещи. В Берлине защитники животных протестовали против взрыва мертвого уже животного. Они боялись, что особо впечатлительные зрители начнут выкидывать из окон своих домашних любимцев. Хотя на самом деле вполне могли бы признать художника-«извращенца» за своего: почему бы не прочитать его перформанс как протест против убиения в Европе миллионов голов скота из страха перед ящуром и коровьим бешенством. Или проще: как призыв к человечности по отношению к страдающим от нас же тварям божьим. И тогда права прежде всего девочка, подавшая жалобу в суд: она написала, что вся эта акция всего лишь попытка художника привлечь к себе внимание.

18 января 2005

«На улице Шпалерной стоит волшебный дом…»

Выставка к 110-летию Ноя Троцкого, Государственный музей истории Санкт-Петербурга

Ной Абрамович Троцкий (1895–1940) не был родственником «проститутке Троцкому». Не был он даже его однофамильцем – просто потому, что «проститутка» был Львом Бронштейном. Не раз в жизни хотелось товарищу Ною Троцкому поменять фамилию. Но не поменял. Карьера, несмотря на это, сложилась удачно. Посадки после убийства Кирова чудом пережил. Спал ли спокойно, неизвестно. Умер рано, но с точки зрения Истории вовремя – в конце 1940‐х фамилия Троцкий могла бы навредить уже просто по причине своего еврейства. Остался в памяти народной как автор самого страшного в истории Петербурга-Петрограда-Ленинграда дома – «административного здания ОГПУ» на Литейном, 4, Большого дома. Фольклор имени Троцкого не отразил, но суть его шедевра передал точно: «На улице Шпалерной стоит волшебный дом. / Войдешь сюда ты юным, а выйдешь стариком».

На выставке в Петропавловке Большого дома нет – она показательно про другое. Про то, каким юный выпускник Академии художеств, ученик поднебесного уже тогда Николая Рериха и страстный любитель всего технического прогресса в целом, мог стать конструктивистом. Про то, как ставший в двадцать восемь лет доктором архитектуры и профессором все той же академии Ной Троцкий создал ленинградскую сталинскую архитектуру. Про то, какими непомерными даже по масштабам богатого на километровые площади города были его архитектурные фантазии, и про то, как многое из них все-таки было осуществлено. Про то, наконец, как жил и дышал он со своим народом и как строил то, что власти этого народа казалось нужным.

Конструктивистом, прямо скажем, он был не слишком убедительным. Ранний проект крематория (1919) – слишком тяжеловесный, пафосный и почему-то больше напоминает тюрьму для живых душ, чем пересадочную станцию для мертвых. Более зрелый проект Дома культуры Московско-Нарвского района (1925) сделан вроде бы по всем законам конструктивистской архитектуры, но мелочен в деталях и расплывчат в объемах. Проект терм на островке напротив Пушкинского дома (1920) из уважения к увенчанному куполом визави, что ли, но только напоминает что-то вроде мини-Адмиралтейства и авангардного мышления автора никоим образом не выдает. Да и не было никакого авангардного мышления у революционно настроенного, но слишком классически мыслящего молодого архитектора. Попытки завернуть нечто супрематическо-синтетическое для памятника Ленину у Финляндского вокзала закончились полнейшей неудачей: абстракционистские упрощения Ною Троцкому не поддались.

Окончательно это стало ясно, как только он напал на жилу неоклассицизма. Уже Большой дом 1931–1932 годов, первый значительный осуществленный проект, объявил о рождении нового архитектора. В его словаре были пилоны, башни, гранитный цоколь и устрашающие размеры. В распоряжении у него было мало времени и неограниченное количество рабочих: как пишут в современных путеводителях, «на строительстве ударно трудились около 400 человек из Соловецкого лагеря». Дальше – быстрее и больше. За оставшиеся архитектору восемь лет жизни он построил все, чем вошел в историю ленинградской архитектуры: Кировский райсовет, Ленинградский мясокомбинат, ДК имени Кирова на Васильевском острове, типовые и нетиповые школы, комплексы жилых домов на площади Стачек и на Московском проспекте и, наконец, Дом Советов на Московском проспекте – незаконченный, но самый глобальный его проект.

Строгие пилоны и узкие окна Большого дома ушли в небытие – архитектор Троцкий стал архитектором «нового Ленинграда». Того, который очень похож на Москву, который виден из окон машины, когда вы едете в центр города из Пулково, того, который так высоко оценили будущие поколения ленинградцев, любые деньги и душу готовые продать за возможность жить в «сталинках». За «сталинки» архитектора Троцкого платят совсем уж несуразные деньги. Платят не за имя (они его вряд ли знают), но за стиль. За размеренную геометрию фасадов, за большие окна, за богатый декор, за парадный проспект и большие дворы, за то, что, мнится им, за такими стенами должны скрываться вот такие квартиры! Платят и не знают, что даже товарищу Троцкому было не под силу выбить на строительство своих домов приличные материалы, что да и не до того было товарищу Троцкому, когда он, проектируя полгорода одновременно, был на самом деле занят совсем другими проблемами.

Он соревновался с великими, ему не давал спать Карл Росси со своей гениально изогнутой аркой Главного штаба, ему хотелось догнать и перегнать, освоить куда большие пространства и спеть свою лебединую песню куда громче несчастного итальянца. Ной Троцкий был явно очень темпераментным художником. На его достаточно скромной ввиду самого материала (архитектурной графики) выставке страсти кипят нешуточные. Апофеозом этого его творческого горения стал начерченный ярко-красной акварелью проект Дома Советов на Московском проспекте и гигантской площади вокруг него. Чего там только нет! Все есть: башни, арки, памятник, полукругом стоящие здания, шеренги статуй на крышах, геометрическая вымостка тротуара… Дворцовая площадь явно должна была отдохнуть. Но построили не все. В этом случае советская неоклассическая утопия осталась утопией. Однако сам архитектор Ной Троцкий состоялся в этом если даже не на все сто, то вполне достаточно. Вот только помнят его не за это, а за Большой дом и пишут о нем все больше как о представителе архитектурного «стиля Лубянки». Справедливо пишут: на Литейном, 4, вроде и размах поменьше, а архитектура все равно получше.