Внезапно Катенька почувствовала легкое волнение.

«Сатинов все организовал». Конечно, как она могла забыть! Что он сказал во время их второй встречи?

«Ваша фамилия Винская? Как вы получили эту работу?

Да, академик Беляков не ошибся, выбрав вас из сотен своих студентов».

Она вспомнила, как была раздражена, думала, что он с ней играет. Но он не играл. Он ей на что-то намекал. Какой наивной она была! Объявление Гетмана появилось в факультетском вестнике, но оказалось, что лишь она одна обладала необходимой квалификацией для этой работы, хотя даже не пыталась получить ее. К ней в библиотеке подошел академик Беляков и сказал: «Задание ваше.

Другие кандидаты не подходят».

— Почему вы пригласили именно меня? — спросила Катенька у Розы. — Вы встречались с другими кандидатами?

— Нет, — ответила она. — Сначала мы послали письмо маршалу Сатинову. Он был единственным, чье имя я знала. Единственной ниточкой. Он отказался нам помочь, заявил, что это не к нему. Он настоял на том, что нам нужен историк, и свел нас с академиком Беляковым, который разместил наше объявление.

— А что сказал вам Беляков?

— Сказал, что было много кандидатов, но вы самая лучшая — нам не стоит ни с кем больше встречаться.

Катенька встала, понимая, что Роза с Лалой с удивлением наблюдают за ней. Ее сердце учащенно забилось: только Сатинов знал фамилии приемных родителей. Неужели это означает, что он знал и о ней?

Если да, то, получив письмо Розы, он лишь позвонил своему другу академику Белякову и сказал: «Когда к тебе обратятся миллионеры с просьбой подыскать студента для проведения исследования, посоветуй им Винскую». Она искала Карло в архивах, а он был намного-намного ближе.

— Я должна идти, — сказала она Розе, стоя уже в дверях, и побежала вниз по лестнице. — Я должна поговорить с отцом.

25

— Мы хотели иметь собственного ребенка, — рассказывала Баба, когда они все собрались в убогой передней своего дома с голубыми ставнями.

Катенька оглядела знакомую комнату дома, в котором выросла. На каждом лице было написано страдание, и в этом была ее вина. Ее крепкая бабушка в цветастом халате и с красной косынкой на голове сидела посреди комнаты на старом колченогом стуле — на лице тревога. Катенька никогда не видела ее такой расстроенной. Ее вспыльчивый, сварливый дед Клоп мерил шагами комнату, проклиная ее. Но больше всего ее беспокоил отец.

Доктор Винский приехал прямо из поликлиники, все еще в белом халате, чтобы встретить ее в аэропорту.

Увидев свою любимицу дочь, он обнял и расцеловал ее.

— Я так рад, что ты дома, — сказал он. — Свет моих очей! Все в порядке? С тобой все хорошо?

Она взглянула в его серьезное, задумчивое лицо, такое красивое, с ямочкой на подбородке, и почувствовала себя бомбой с часовым механизмом, которая вот-вот взорвется.

— Что случилось? — спросил отец. И тогда она ему все рассказала.

Он ничего не ответил, лишь закурил сигарету.

Катенька нервничала, ожидая его реакции, но он не стал с ней спорить. Просто слушал и размышлял над сказанным.

— Папочка, скажи мне, я должна молчать? Может, нам все забыть?

— Нет, — ответил он. — Если это правда, я хочу найти свою сестру. Хочу знать, кто мои настоящие родители. Но думаю, это мало что изменит. Я знаю, кто я. Эти люди всю жизнь меня любили и навсегда останутся моими родителями, а я — их любимым сыном. Но это может разбить им сердце — а тогда и мне. Позволь, я с ними поговорю…

Оставшуюся часть пути проделали молча. По приезде в станицу Катеньку должна была охватить радость от возвращения домой. Но теперь родная Безнадежная казалась ей другой; их дом изменился, как будто его тряхнуло и все мелочи сложились не в привычном порядке.

Сначала дед с бабкой все отрицали. Это все ошибка.

Катенька все придумала, она слишком увлеклась Сашенькиной историей, вероятно, настолько, что потеряла разум.

— Это нож мне в сердце, — сказала Баба. — Ложь, клевета! Такое придумать!

Клоп был в ярости.

— Неужели мы не любили вас? Неужели были плохими родителями? Значит, вот ваша благодарность! Заявить, что мы никто!

— Он повернулся к Катеньке. — Зачем ты бросаешь такую клевету нам в лицо? Стыдись, Катенька! Или в Москве у этих богатых евреев такие шутки, розыгрыши?

Катеньку снедали боль и сомнения. Она посмотрела на отца.

Никогда еще она не видела на его лице такую муку.

— Мама, папа, — сказал он, опускаясь на колени у ног пожилой крестьянки и беря ее за руку. — Вы мои родители. Вы навсегда останетесь моими любимыми мамочкой и папочкой. Если меня усыновили, это ничего для меня не изменит. Я любил вас всю жизнь, я не видел от вас ничего, кроме любви и доброты. Я знаю, кто я. Я навсегда останусь тем маленьким мальчиком, которого вы любили. Если вы мне ничего не скажете, я пойму. В те дни люди не слишком-то распространялись о таких вещах. Но если расскажете всю правду, мы выслушаем и не перестанем вас любить.

Его слова глубоко тронули Катеньку, она посмотрела на Бабу и увидела, как она смягчилась. Старики обменялись взглядами, потом бабушка пожала плечами.

— Я все расскажу, — сказала она мужу.

— Вранье, — заявил Клоп, но уже намного спокойнее.

Катенька подумала, что некоторые тайны хранились настолько долго, что уже казались настоящими небылицами. Клоп махнул рукой с заскорузлыми пальцами. — Говори, если считаешь нужным.

Он сел на диван и закурил.

— Рассказывай, мама. — Доктор Винский тоже закурил. Он встал и налил в рюмку чачи, передал матери. — Я хочу знать правду, какой бы она ни была.

Баба собралась с духом, глотнула чачи, оглядела комнату и развела руками.

— Мы с Клопом были женаты восемь лет, но детей так и не было. Господь не давал нам деток. Будучи настоящим коммунистом, я, тем не менее, пошла к священнику за благословением, ходила к знахарке в соседнюю станицу. Но зря. Клоп не желал это обсуждать… Но однажды я услышала в колхозной конторе, что большая шишка из Москвы едет к нам в район осмотреть нашу новую тракторную станцию. Он разговаривал с колхозниками и захотел побеседовать с нами. Это был товарищ Сатинов.

— Вы уже были знакомы? — спросила Катенька.

— Да, — ответила Баба. — В 1931 году во время коллективизации и раскулачивания он к нам уже приезжал. Всех кулаков выслали, многих расстреляли прямо здесь, в станице, были обыски и голод — ужасное время. Клопа признали кулаком. Нас должны были арестовать. Остальных в этом списке уже расстреляли. Операцией руководил товарищ Сатинов; не знаю почему, но он что-то придумал и наши фамилии вычеркнули из списков. Мы обязаны ему жизнью. Девять лет спустя, в 1939-м, он нас осчастливил во второй раз. Он попросил усыновить трехлетнего мальчика. «Любите его, как бесценный дар, — велел он. — Возьмите эту тайну с собой в могилу. Воспитайте его как собственного сына». Однажды нам позвонили из детского дома, мы поехали в Тбилиси и забрали… маленького мальчика с карими глазами и ямочкой на подбородке. Самого прекрасного мальчугана на свете.