— Ты все жрешь, Хорса. Но ничуть не поправляешься. Интересно, куда все это девается? Может, в тебе угнездилась какая-то хворь? Может, тебя прокляли и пища проходит сквозь тебя, не принося насыщения?

Хорса исподлобья посмотрел на молодую женщину.

— Если меня кто и проклял, то только вы, леди Милдрэд.

— О, разве кроме меня тебя некому проклясть? Например, тем матерям, чьих сыновей ты отправил на неудачную войну в Нормандию, или тем молодым саксам, каким вы обещали, что сын короля возвысит их, а они полегли в сражениях, тогда как ты остался жив и превратился в знатного лорда. Как тебя ныне величают? Ах, благородный барон Ледвический! Ведь таково название замка, каким одарил столь преданного пса мой любовник. Именно так — псом Юстаса — называют тебя в Восточной Англии. Мне это известно, как ведомо и то, что, пока вы гонялись по фенам за Бигодом, на сторону Гуго встали местные саксы, ибо при нем край процветал. И никто из твоих соплеменников не стал слушать тебя, своего земляка, который появлялся в Денло лишь для того, чтобы сеять там раздор и разорение. Ибо наши саксы не забыли, что ты способствовал разорению Гронвуда и убил своего сводного брата Эдгара, моего отца!

Хорса слушал ее, опустив голову, и его державшая бокал рука сжималась все сильнее, пока кубок не смялся и пиво не выплеснулось на стол. Тогда он взглянул на девушку полным холодной ярости взглядом.

— Как бы я хотел вот так же сжать и твою шейку… племянница!

— О да! Ты горазд убивать родню. Убил моего отца, из-за тебя погибла моя мать. Осталась только я. Но я тебе не по зубам, Хорса! Юстас не пощадит тебя, если ты хоть пальцем тронешь меня. Ибо я для него важна, а вот ты… Я слышала, что он опять приблизил к себе Геривея Бритто. Странно, что принц не велел его казнить после того, как он сдал Малмсбери. Впрочем, Юстас сейчас не волен казнить и миловать, как ранее. Он должен держаться за каждого из оставшихся верными короне лордов. К тому же Геривей неплохой полководец. Куда лучше какого-то болотного сакса Хорсы, которого даже земляки не пожелали признать. Возможно, кто-то из них и ранил тебя, чтобы больше не лез в их земли со своими подстрекательскими речами и бесконечной самоуверенностью.

Похоже, ее последнее предположение было верно, так как Хорса вдруг глухо застонал и опустил свою лысую голову. Милдрэд не испытывала к нему жалости, ее глаза остро блестели, когда она продолжила:

— И вот что интересно: что будет с тобой, когда из-за ранений ты больше не сможешь служить Юстасу? Куда денешься, когда королевский сын взашей прогонит своего верного пса?

По всей вероятности, и этот ее выпад попал в цель, так как Хорса вдруг задохнулся, как будто всхлипнул. Потом поднял руку и показал ей на перстень с большим желтоватым камнем.

— Видишь это, девка? Смотри вот сюда.

Он вдруг отвернул камень, и под ним она увидела какой-то бурый порошок.

— Быстро и без особых мучений. Так мне сказали. И если я пойму…

Тут его голос дрогнул. И хоть рот с оттянутым шрамом уголком кривился в подобии улыбки, в глазах Хорсы плескалась настоящая боль.

— Если пойму, что прожил жизнь зря, то я не побоюсь проглотить это.

Милдрэд уже хотела сказать, что пусть Хорса отравится прямо сейчас, что его жизнь прошла напрасно, но она промолчала. Что-то в облике Хорсы остановило ее. Он выглядел жалким и гордым одновременно, казался несчастным и подавленным, хотя и пытался держать себя в руках. И вопреки всей своей колючей ненависти к нему она ощутила что-то похожее на сострадание.

— Не делай этого, Хорса, — негромко сказала Милдрэд. — На твоей совести немало прегрешений, так не усугубляй все это еще и грехом самоубийства.

Хорса вздрогнул и поглядел на нее так, словно только сейчас рассмотрел. Милдрэд стало неприятно, что он заметил ее жалость. Она постаралась отвлечься, но вдруг поняла, что сама не может отвести глаз от яда в его перстне. Быстро и без особых мучений, сказал он.

— Дай лучше мне. — Она протянула руку.

Но Хорса вдруг резко ударил ее по пальцам. Коротко хохотнул, не в силах унять нервную дрожь. И стал подниматься, тяжело опираясь на костыль. Но задержался и сверху вниз посмотрел на нее.

— На твоей душе тоже немало грехов, Милдрэд Гронвудская. Так не усугубляй это еще и грехом самоубийства.

Он уходил, опираясь на костыль, но, почувствовав, что она смотрит ему в спину, взял костыль наперевес. Шел, сильно припадая на одну ногу.

— Вижу, дядя с племянницей опять поссорились? — услышала Милдрэд подле себя елейный голос Генри Винчестерского.

— Так, очередная семейная ссора. О, только не начинайте меня опять увещевать, ваше преподобие.

Она хотела уйти, но неожиданно вернулась и взяла руки епископа в свои.

— Хочу поблагодарить вас, преподобный, за внимание к моему Вилли. Я видела его и признательна, что вашими заботами малыш в полном порядке.

— А я доволен, что вы наконец-то назвали его своим, дитя мое.

И он почти по-отечески поцеловал ее в лоб. Да, жизнь в семье монарха, пусть и не на законных основаниях, сблизила Милдрэд с представителями дома Блуа. И она стояла и слушала, что епископу и впрямь нравится Вилли, такой живой и подвижный, такой умненький, так рано научившийся говорить. В отличие от своего отца Юстаса — тот до семи лет не разговаривал. Но Вилли вообще мало похож на Юстаса. А вот старики говорят, что, если малыш кого и напоминает, так это Вильгельма Завоевателя. Что ж, доброе предначертание для мальчика. Хотя сам Генри считает, что Вилли скорее похож на Генриха Плантагенета, троюродного брата Юстаса. Странно порой проступает родственная связь в потомках великих людей.

Однако то, что Вилли действительно схож с мальчишкой Плантагенетом, отметила и Милдрэд. Так вот кого он ей напоминал! Смешно. Смешно и нелепо. Но уж на все воля Господня. Об этом она и думала, когда ближе к вечеру отправилась в Сити, чтобы прикупить тканей на одежду для сына. Ей было приятно этим заниматься. Ее мальчику нужна легкая одежда, ибо июнь и впрямь был жарким. Даже в самом Сити, среди старых стен, было душно, прохлады от реки совсем не ощущалось, а вот на западе все больше сгущались тучи, предвещая грозу. И среди этой духоты запахи города — древесного угля, бродивших среди домов свиней, поднятой множеством ног пыли, кузниц и кожаных мастерских, стряпни и солода в квартале, где варили пиво, — чувствовались еще сильнее.

Несколько легче стало, когда Милдрэд оказалась на рынке в Чипсайде. По сути Чипсайд был не рыночной площадью, а широкой магистралью, где обычно проходили народные гулянья и торжественные выезды. Это в старину тут была барахолка, отчего и произошло название Чипсайд — «дешевая сторона». Но нынче здесь все выглядело по-другому: это была одна из немногих мощенных камнем улиц столицы, на которой высились красивые дома богатых торговцев, а по центру прохода располагались источники с питьевой водой, так называемые фонтаны.

Милдрэд отправилась в город пешком, отказавшись от портшеза и желая пройтись, потому что стояла сухая погода. И, как всегда, позади нее двигались вооруженные охранники, которые терпеливо ожидали, пока госпожа заходила в лавки, присматривалась к тканям, а затем служанка Джил укладывала в корзины выбранные ею штуки льняного и хлопкового сукна. Они уже покидали одну из лавок, когда Милдрэд услышала, как жена торговца спросила у супруга: кто это сделал такую большую покупку перед самым закрытием их лавки? И тот ответил: