– Мало что дает? – Но Уинтер тут же понял мысль – Эплби. – Конечно, если вечеринка устраивается из года в год, то обстановка в гостиной знакома огромному числу людей.

– Я имел в виду несколько другое. Можно не сомневаться, что эта пакость совершена близким к Элиоту человеком. Потому что здесь важнее было знать менталитет самого Элиота, а уж обстановку в комнате запомнить несложно.

Они снова помолчали.

– Как вы верно подметили, – наконец сказал Уинтер, – он нанес изумительно точный удар по чувствам людей. Ведь на самом деле Элиоту нравится его Паук. В противном случае он не сумел бы писать о нем так живо, занимательно и превратить в действительно популярного героя. Но в нем все же есть и нереализованные амбиции ученого-литературоведа – Поуп и прочее, – а потому ему по душе, что Белинда занимается серьезным делом…

– Но только она не нашла ничего лучшего, чем заниматься им в аббатстве Шун, – перебил Эплби.

Уинтер ненадолго растерялся, с любопытством глядя на собеседника, прежде чем продолжить:

– Несомненно, Шун – фигура противоречивая. Но это не главное. Элиоту нравится работа Белинды, и изобразить дело так, что его собственный мужественный герой оказался способен на такое… – Он указал большим пальцем за спину на рисунок паука. – Покусился на самый красивый подарок ко дню рождения, который отец сделал дочери. Это глубочайшее унижение для Элиота. Гораздо большее издевательство, чем ложное ограбление мисс Бердвайр. Изощренный и очень болезненный укол. Так можно и в самом деле внушить автору ненависть к созданию собственного таланта. Теперь я не удивлюсь, если с Пауком все будет кончено. Он обречен на забвение. Тридцать восьмой роман о нем уже никогда не выйдет в свет.

– Подарки к дням рождения и празднования дней рождения. – Эплби прощупал софу рядом с собой. – Вот где собака зарыта, Уинтер! День Рождения! Если мы поверим всему услышанному, то должны согласиться, что шутник получил доступ непосредственно в мозг Элиота. Разгадайте эту шараду, и тайна будет раскрыта. Причем уверен, что решение подобной задачи может доставить вам подлинное интеллектуальное удовольствие… Кстати, как вы думаете, где сейчас картина?

– Вы же сами доказали: ее вытащили через окно.

– И предполагаю, что затем снова втащили через другое. Здесь, возможно, и заключается сходство нашего инцидента с происшествием в доме мисс Бердвайр. Элементы почти детского бурлеска со стороны преступника плюс очевидное желание поиграть с сыщиками и одурачить их. Зачем картину понадобилось перетаскивать через подоконник, если ее можно было запросто вынести через одно из французских окон? И ответ напрашивается один: только для того, чтобы оставить «улики». Французские окна открываются на замощенную террасу, а под раздвижным окном в конце гостиной как раз расположена клумба. И на клумбе остались до смешного отчетливые следы ног. Лучше получаются только отпечатки пальцев на суперобложках книг. И следы колес машины тоже есть, но они теряются на террасе. Все это очень в стиле Паука. Или почти так, поскольку сюжеты мистера Элиота в последнее время стали куда более замысловатыми.

– Но если картину вернули в дом, нам остается только найти ее.

– Не все так просто. Как выяснилось, Раст-Холл напичкан потайными комнатами, как улей сотами. Я сам побывал в одной из них. Очень удобно, чтобы спрятаться.

На лице Уинтера впервые отразилось не только безмерное удивление, но и тоскливая безнадежность.

– Думаю, – сказал он, – пора отправляться спать. Еще до приезда сюда меня предупреждали, что я могу угодить в «паучью гостиную»[85]. И не уверен, что испытываю желание обследовать потайные коридоры. – Он вяло улыбнулся, понимая, что шутка не слишком удалась, и повторил: – Да, пора ложиться.

– В таком случае спокойной ночи, – усмехнулся Эплби. – А я-то думал, что интеллектуальные загадки по-настоящему будоражат умы ученых! Что ж, справлюсь один.

Он бросал Уинтеру откровенный вызов. Тот развернулся, хотя уже пошел в сторону спальни.

– Вы считаете эту загадку настолько увлекательной?

Ухмылка пропала с лица Эплби. Он снова тщательно осматривал пол.

– Да, Уинтер. Она только кажется фрагментарной серией злых шуток и розыгрышей. Но постепенно все свяжется в единую нить.

– Единую нить?

– Именно так. Потому что наш Паучок только хочет казаться небрежным, неряшливым и щедрым на улики. А на самом деле у него все четко организовано. Он жестко намеченным курсом идет к какой-то одной, но очень важной для него цели. Однако позже может поддаться соблазну протянуть свои лапы и в другие места. Между прочим, у вас в колледже не возникало пока никаких проблем?

Уинтер, всерьез собиравшийся уйти, так и не взялся за дверную ручку.

– Проблемы в колледже? Что вы хотите этим сказать?

– Меня одолевает предчувствие, что паутина может распространиться далеко за пределы Раст-Холла. Все пока сводится к травле самого Элиота. Для начала посеяли семена раздора между ним и соседями. Думаю, и остальные члены семьи рискуют подвергнуться преследованиям подобным же образом. Только и всего.

– Понятно. Нет, в Оксфорде пока все тихо, если Тимми ничего от меня не скрывает.

Взгляд Уинтера снова скользнул по стене, где прежде висел Ренуар. Его явно одолевала какая-то мысль.

– Мне тут кое-что пришло в голову. Руперт Элиот считает, что нам надо опасаться, как он выразился, «подлого мерзавца за углом». Как вы считаете, насколько подлым может оказаться мерзавец? Кто он по происхождению?

– Не уверен, что успел оценить степень низости, до которой он способен дойти, не говоря уже о социальной принадлежности.

– Об этом красноречиво говорит случай с картиной. Вы считаете, что ее похитили не из корыстных побуждений, и здесь я склонен с вами согласиться. Но если кража – всего лишь злонамеренный выпад и наглая попытка осквернить подарок Элиота дочери, то зачем было прикладывать столько усилий и вообще красть полотно? К чему прятать его и рисовать паука на голой стене? Будь я мерзавцем действительно подлым, малообразованным и низко стоящим на социальной лестнице, то попросту бы оставил свой автограф поверх изображения, испоганив картину.

Эплби на мгновение был поражен в той степени, в какой это вообще возможно для видавшего виды офицера полиции.

– А вот это очень интересное замечание, – сказал он.

– Из чего следует, – осторожно продолжил Уинтер, – что наш шутник, пусть и ведет себя до крайности грубо там, где речь идет о человеческих отношениях, все же понимает ценность произведений искусства. Быть может, надо присмотреться к подобному типу человека. И тогда нельзя исключить, что «подлый мерзавец» на самом деле принадлежит к самым респектабельным слоям общества.