времен. Пришедший к власти Зингирих не скрывал своего твердого намерения положить этим «римским безобразиям» конец, раз и навсегда.

Первым делом он без долгих разговоров превратил Галлу Плацидию, вдову своего предшественника на вестготском царском престоле и законную вестготскую царицу, снова в бесправную полонянку (каковой она была, по мнению некоторых авторов, до брака с Атаульфом). Если верить современникам, дочери императора римлян, родившей царю Атаульфу в законном браке сына, пришлось босой, подоткнув подол, двенадцать миль идти пешком перед свирепым узурпатором, гордо восседавшем на коне (наверно — белом или вороном) и любовавшимся безмерным позором знатнейшей римлянки и всего римского, в ее лице. Однако публичное унижение семени Феодосия Великого на пыльной испанской (впрочем, ее уже можно было назвать каталанской, ибо нынешняя Каталония-Каталания получила свое название от Готалании-Готоалании — земли, захваченной готами и аланами) дороге было еще не худшим из злодеяний, совершенных Зингерихом. Он повелел убить детей Атаульфа от первого брака (не имевших ничего общего с Римом и римлянами), как ни старался мужественный священник отговорить тирана от «иродова злодейства». Он убил бы и сына своего предшественника от Галлы Плацидии, но младенец успел умереть собственной смертью через месяц после рождения. Как бы то ни было, живых наследников у Балта Атаульфа не осталось.

Зингерих правил вестготами всего неделю. Успев пролить в Баркиноне-Баркилоне потоки крови. Нам сегодня трудно объяснить такую кровожадность, не уступающую кровожадности франкских царей из рода Меровингов (даже с учетом того обстоятельства, что в свое время брат Зигериха — Сар — ненавистник Алариха — пал в битве с Атаульфом). Она как бы предвосхитила зверские нравы надвигавшегося на античный мир жестокого, бесчеловечного Средневековья. И в то же время ознаменовала собой его неумолимое приближение — нет, даже его наступление, приход. С тех пор в Испании и Галлии (получившей имя Франкии-Франции от покоривших ее к тому времени франков) всякий раз, когда разгоралась борьба за престол, совершались убийства перед вратами храмов, да и в самих храмах. А проблемы, остававшиеся нерешенными с помощью меча, как правило, решались с помощью кинжала или яда.

В самый разгар вызванной зверствами Сигериха смуты внезапно появился человек, вроде бы, не известный никому. Впрочем, в «варварской» среде случаи захвата высшей власти совершенно «темными» личностями были нередки. Это был безродный, но лихой рубака по имени Валла (Валья, Валия), устранивший Зигириха (что оказалось относительно нетрудно) и сумевший отстранить от престолонаследия родного брата Атаульфа (что было значительно труднее). В лице Валии над вестготами вновь воцарился типичный «царь-дикарь». Он проложил себе мечом путь через всю Испанию (населенную, вследствие своей обширности, все еще достаточно редко и неравномерно), стремясь переправиться оттуда в Африку. И, разобравшись по-мужски с засевшими там вандалами и аланами, обеспечить вестготам привольную, сытую жизнь за счет этой житницы римского Средиземноморья. Но год уже близился к концу. Осенние бури разметали захваченные у римлян корабли готского транспортного флота. И столь близкая Африка так и осталась недосягаемой. Неужели же все усилия были потрачены зря? Но нет, Валия не был намерен сдаваться. Испания была велика, а его народ — смел и силен. Он сражался с таким упорством и с такой энергией, что у римского августа в далеком городе Медиолане наверняка прибавилось морщин (а может, даже появились ранние сединки в волосах, хотя навряд ли). Конечно же, взаимоистребление «варваров» в «римской» Испании радовало всякое «истинно-римское» сердце. Однако, Валья явно слишком далеко шагал. Пора было его унять, иначе он всего лишь через пару месяцев грозил завоевать всю «римскую» Испанию, откуда бы его уже никто потом не выгнал — ни крестом, ни ладаном (не говоря уж о мече). И потому благочестивый август повелел своим вестготским «союзникам» — что написано (в союзном договоре) пером, то не вырубишь топором (даже готским)! — прекратить испанскую авантюру, вернуться за Пиренеи, на север, в Нарбонскую Галлию, и мирно жить да поживать там, в отведенных им для поселения, по безмерной милости божественного (хоть и христианского) императора, землях между Пиренейскими горами и рекой Лигером (сегодняшней Луарой — В.А.), т. е. в Аквитании. Терпеливо дожидаясь там очередного императорского приказа выступить в поход «к вящей славе великого, вечного Рима». Туда, куда Его Императорское Величество всемилостивейше повелеть соизволит…

Решение выполнить такой приказ (фактически лишавший его всех плодов уже близкой победы) далось бы нелегко любому готскому царю, будь он хоть сто раз «другом и союзником римского народа», «социем», «федератом» и т. д. Особенно такому, как Валия, появившемуся как бы из ниоткуда, не имеющему предков царственного или даже княжеского рода. И, вероятнее всего, рассчитывающему на поддержку готов лишь до первого поражения или до первого случая серьезного отпора со стороны внешнего врага. А его вестготским подданным, так лихо дравшимся с оспаривавшими у них Испанию аланами, вандалами и свевами, готовыми вытеснить из испанской Галиции асдингов (которых одни историки относят к вандалам, другие же — нет), явно понравились плодородные земли Вандалиции и область Нового Карфагена (современной Картахены). Там, правда, было непривычно и, пожалуй, слишком жарко, но в остальном… им там жилось бы лучше, вольготней и сытней, чем где бы то ни было и когда бы то ни было ранее…

И все же вестготы последовали за своим царем Валией в Аквитанию, где их дожидались присланные императором корабли с зерновым хлебом. Ибо за время продолжительных и жестоких боевых действий в Испании готы привыкли наполнять свои ручные мельницы зерном, пожалованным римским императором. Щедрым Великим Отцом из Медиолана (выражаясь языком североамериканских индейцев, именовавших президента США «Великим Белым Отцом из Вашингтона»). Этот способ снискать себе пропитание был более быстрым и, самое главное, куда менее трудоемким, чем пахота, сев, сбор урожая (которого можно было и не дождаться)…

И опять — как в случае гуннского нашествия из глубины степей, или вторжения готов в Римскую империю — решающими факторами были голод и еда (или, точнее — ее хронический недостаток). Главным «выгодоприобретателем» (или, выражаясь языком римских юристов — «бенефициаром») этих «хлебных спекуляций» стал уродливый и далеко уже не молодой римский военачальник Констанций. Ухитрившийся, однако, добиться столь внушительных успехов в борьбе с узурпаторами, что императору Гонорию пришлось пообещать ему в жены многострадальную Галлу Плацидию. И потому достигшую уже двадцатипятилетнего возраста (а между тем известно, что южанки увядают быстро) императорскую дочь и вдовствующую вестготскую царицу все-таки обменяли на зерно (эта судьба грозила ей уже давно, со времен Атаульфа). Бесстрастные, бездушные скопцы из окружения Гонория возвели Галлу на ложе старого уродливого римлянина — после нескольких лет, проведенных ею в счастливом браке