Осенью 1918 г. на белом Юге весьма предпочтительной для осуществления командования всеми антибольшевистскими силами представлялась кандидатура Великого князя Николая Николаевича. Бывший Главковерх Российской Императорской армии проживал в Крыму, в Дюльбере, вместе со Вдовствующей Императрицей Марией Феодоровной под охраной особой офицерской роты из состава Добрармии.

По мнению ряда политиков и военных, популярный в войсках и авторитетный среди немалой части населения Великий князь во главе белых армий мог привлечь под их знамена не только многих колеблющихся офицеров, но и простых солдат. «Возглавление» армий представителем Дома Романовых представлялось многим также косвенным признанием долгожданного монархического лозунга. Великий князь отказывался сотрудничать с немцами, и это делало его имя популярным среди сторонников «союзнической ориентации».

Для прояснения политических позиций и информирования Великого князя о положении на Юге России Алексеев написал ему письмо. Текст написан карандашом, но в левом верхнем углу сохранившегося документа пером подписана дата — 15 сентября 1918 г. Почерк письма несколько размашистый, небрежный, не похожий на типичный для Михаила Васильевича аккуратный, «штабной» почерк. Учитывая, что 15 сентября у Алексеева уже начались приступы роковой для него болезни, можно предположить, что это письмо он писал лежа или диктовал его кому-либо из своего окружения. В любом случае, можно расценивать этот документ как своеобразное «политическое завещание» генерала.

В письме он писал, что «вполне присоединяется» к идее восстановления в России монархического строя, и сообщал, что Добровольческая армия является «учреждением русско-государственным, существующим на русские деньги», а «помощь, полученная нами от союзников, настолько пока ничтожна, что не может изменить этого основного положения». Но зависимость в снабжении и пополнении от казачьих областей влияла, по мнению Алексеева, на определенность программы Добрармии: «Мы не можем проявлять торопливость в заявлении политических лозунгов, ибо это послужило бы во вред делу». Алексеев считал, что «местное население далеко не готово к воспринятою монархии, болезненный микроб федерации еще бродит среди населения», поэтому «с бесконечной осторожностью и умением нужно подходить к постановке каждого нового вопроса».

Особое беспокойство генерала по-прежнему вызывала политика немецкого командования. В создании «неказачьих» армий на Дону он подозревал намерение немцев расколоть с таким трудом создающийся единый антибольшевистский фронт, противопоставить армии друг другу, а лозунг восстановления монархии, в сложившихся условиях, используется во вред единству России: «…в Киеве ведется злостная агитация против Добровольческой армии… лихорадочно приступается к формированию особых, так называемых монархических армий, на немецкие деньги и по немецкой программе… Немцы увлеченно хватились за создание так называемой Южной Добровольческой армии, руководимой нашими аристократическими головами, и так называемой Народной армии в Воронежской губернии, где во главе формирований поставлен полковник Манакин — эсер. На эти формирования не будут жалеть ни денег, ни материальных средств».

Алексеев особо отмечал предполагаемое участие графа Келлера в руководстве новыми соединениями: «Во главе Южной армии, а быть может и всех формирований, предположено поставить графа Келлера. При всех высоких качествах этого генерала у него не хватает выдержки, спокойствия и правильной оценки общей обстановки. В конце августа он был в Екатеринодаре. Двухдневная беседа со мной и генералом Деникиным привела, по-видимому, графа Келлера к некоторым выводам и заключениям, что вопрос не так прост и не допускает скоропалительных решений».

«Немецкие деньги» при финансировании новых армий крайне опасны, поскольку «берутся взаимообразно» и «составляют долг государства». «Будет ли это государственный долг, будет ли это субсидия со стороны Германии, наши деятели немецкой ориентации фактически закабаляют Россию на несколько поколений немцам». «Но еще более тревожит, — писал Алексеев Великому князю, — постановка военных и военно-политических задач новыми формированиями. Да, они должны будут вести борьбу якобы с большевиками, но наносить удары и по чехословакам, а, следовательно, и нашей Добровольческой армии, когда она выйдет на Волгу. Какое торжество немецкой политики, когда она незаметно настроит нас друг на друга, тогда как немцы в тиши будут помогать большевикам».

В заключение вышеизложенного Алексеев предупреждал Великого князя об опасности принятия поспешных политических и военных решений. «Деятели Киева и Южной армии мечтают просить Ваше Императорское Высочество стать во главе этих новых формирований. Я должен Вам с полной откровенностью осветить обстановку братоубийственной войны, в которой Вы не можете принять участие». «Мы должны, — заканчивал генерал письмо к своему бывшему начальнику в Ставке, — для предстоящей борьбы сплотить все разрозненные элементы, а не создавать искусственных преград к возрождению России»{134}.

Очевидно, под влиянием этого письма Великий князь в интервью газете «Вечернее время» заявил о возможности своего участия в войне лишь «при создании Русской армии, которой служил всю жизнь». Характерны его замечания в отношении монархического лозунга: «Единоличная власть вполне допустима, как переходная ступень к новому парламентскому строю, но полная реставрация, то есть восстановление самодержавия, послужила бы источником новых потрясений. Нельзя поворачивать колесо истории. Россия уже пережила период абсолютизма и к нему не вернется». В ответе Алексееву Великий князь заметил, что «на предложение встать во главе войск он может ответить утвердительно лишь в том случае, если это предложение будет отвечать желаниям широкого национального объединения, а не какой-либо отдельной партии». «Если меня призовет Добровольческая армия, — говорил он приехавшему в середине сентября в Крым посланцу генерала Алексеева князю Г. Трубецкому, — но против меня будет Сибирская армия, то на братоубийственную борьбу из-за своей личности я не пойду». Трубецкой, описывая свои переговоры с Великим князем, отмечал: «Великий князь… подтвердил мне то, что конфиденциально я знал уже от генерала Лукомского, а именно, что генерал Алексеев доверительно довел до его сведения, что Добровольческая армия мечтает, чтобы в известную минуту он стал во главе ее, и запрашивал его принципиального согласия, с тем чтобы оповестить его, когда такая минута настанет. Поручение дано было князю Петру Михайловичу Волконскому. Великий князь, решивший лично не принимать никого, кто являлся бы к нему с каким-либо политическим предложением, не сделал исключения и в данном случае, но через других лиц дал знать Волконскому, что принципиально он на это согласен, но ввиду особых условий, при коих в свое время состоялась его отставка (с поста Верховного Главнокомандующего в марте 1917 г. — В.Ц.), он считает нужным, чтобы призвание его к власти состоялось не иначе, как по соглашению Добровольческой армии с достаточно вескими общественными деятелями, и не носило какого-либо партийного характера…»

Отказавшись от своего права на престол в марте 1917 г., Великий князь был верен принципу принятия власти только сообразуясь с волей Учредительного собрания или другого всероссийского представительного учредительно-санкционирующего органа. Политико-партийные разногласия, которые могли бы возникнуть во время принятия им командования (подобно тому, как это было уже в марте 1917 г.), он отвергал. Этот же свой тезис о «воле народа» в восстановлении монархического строя Николай Николаевич неоднократно высказывал и находясь в эмиграции{135}.