Из-за поворота вышел Лешаков. Уже в халате, на голове чепец, похожий на бахилу, на ногах круглоносые дырчатые сабо из литой резины (Тупицын бегал в таких по даче вместо тапочек).

– Сбежали от нас, Арсений Игоревич, – с лёгкой претензией высказал ему Гапон. – А мы гостю нашему “беззубый коридор” показывали.

– Да, да… – Лешаков нахмурился. – Прошу прощения… Наталья Георгиевна, – обратился к пришедшей с мороза врачихе, – можно на минутку?

– Ага, сейчас, – ответила бабёнка, преданно глядя на Гапона. Стянула шапочку, показывая мятое, блондинистое каре: – А я, Аркадий Зиновьевич, ебанулась вчера!

– В смысле? – оскалился Гапон.

– Постриглась же! – бабёнка кокетливо покрутила головой. – Не видно разве? Но я так думаю – волосы не зубы, отрастут!

– Ох, Наталья, – прищурился на неё Гапон. – Дай-ка приобниму тебя, королевну мою…

– Хороша королевна! – она с хрипотцой засмеялась. – Дра́зните пожилую, больную женщину, – и тотчас прильнула.

– Ну, ты не жмись-то ко мне! – Гапон шутливо отстранился. – Хоть отмылась от потрохов? – но при этом с неожиданно искренней нежностью погладил врачиху по спине. – Ну что? – проворковал. – Грустишь? Старой пизде плохо везде?!

– Ой, не говорите, Аркадий Зиновьевич, – врачиха хрюкнула. – Вы ж к себе не забираете, вот и худо мне, – добавила томно.

– Как муж новый?

Вздохнула:

– Слабенько-ой…

– Велика Россия… А ебаться не с кем! – засмеялся Гапон.

– Боится меня, говорит, что от моих рук смертью пахнет! – она продолжала ластиться и жаловаться. – Ну не дебил?

Её спутник посматривал на Гапона. Несвежий тёмный чуб выбивался из-под шапочки. Рот у него был брезгливый, а взгляд алчный и плутоватый, как у сантехника.

– Племяш мой, Владик, – сказал Гапон, не прекращая полапывать врачиху. – Тоже раздолбаем рос, пока ко мне не попал!

“Тоже”, видимо, адресовалось мне.

– Володя, зацени… – Гапон перекинул объятие с Натальи Георгиевны на стоящего рядом “племяша” и даже шутливо приложился щекой к его лицу. – Похожи?

В них действительно было много общего: рост, сочная губастость, крупные черты, хотя у племянника пропорции оказывались помельче.

– Наша Таня вся в отца! Хуй, залупа, два яйца! – с довольным видом подытожил Гапон. И оба, дядя и племянник, дуэтом расхохотались – до жути одинаково, как сиамские смеховые близнецы.

Краем уха я слышал, как Наталья Георгиевна докладывает местному сотруднику:

– Ебанулась вчера. Подстриглась…

Иваныч привалился к подоконнику – набивать смс или же играть во что-то вроде “Snake” – большой палец шустро бегал по кнопкам простенькой “нокии”. Он изредка поднимал глаза на Гапона.

Гапоновский родственник ухватил за рукав пятящегося с каталкой долговязого юнца-санитара. Движение было невесомое, рука взлетела легко, как от ветра, будто под одеждой племянник состоял из воздуха и был ещё вдобавок какой-то полупустой.

– Вот, Аркадий Зиновьевич. Устроил всем ёбаный стресс!

Казённая полуулыбка санитара поникла.

– А мы обыскались, блять! – исходил ядом племянник. – Куда кегля подевалась?

– Что ещё за кегля? – нахмурился Гапон.

– Ну, хляк, бомж дэтэпэшный! Я ж говорю – кегля!

– Нашёлся?

– Это мудило, – племянник резко тряхнул санитара, – отвезло его в наш кассетник!

Гапон поднял удивлённые брови, а парень промямлил куда-то вбок:

– Сказали, в холодильник, я и повёз.

– Серёжа, мать твою! – выговаривал племянник. – Холодильник – это не платный кассетник! По кегле вши ползали! Он, блять, педикулёзом всю клиентуру позаражать мог! Прокурорский батя на собственных похоронах мог оказаться со вшами в бороде!

– Просто сами же сказали, что теперь все трупы пойдут через “Элизиум”, – отвечал санитар с понурым вызовом.

– Я-то сказал! Но ведь нетрудно и самому допетрить, что бесхоз не пихают в коммерческий холодильник, а везут, наверное, в подвал на ледник!

Гапон, внимательно следивший за разговором, хлопнул санитара по плечу:

– Да расслабься, паренёк! Знаешь, как в армии шутят? Если в роще заблужуся, кто-нибудь да выведет! Если в штабе окажуся, кто-нибудь да выебет!..

Санитар приободрился:

– Я ж не нарочно, Аркадий Зиновьевич. Хрен поймёшь, куда кого везти.

– Короче, дружок, – сказал Гапон. – Те, что через наш “Элизиум” хоронятся, тех в кассетник. Просто больничных – в холодильник анатомички. Лешаковских с экспертизы – туда же, только камеры не путай – это разные отделения. Понял? Ты у нас сколько работаешь?

– Неделю…

– Разберёшься скоро, – ободрил Гапон. – Медучилище?

– Колледж.

– Смирнова у вас директор? Вероника Сергеевна?

– Тут кто? – племянник бросил намётанный взгляд на каталку. Тело было закрыто оранжевой клеёнкой, скрадывающей человеческую форму. – Дед домашний или лешаковский?

– В смысле? – затупил санитар. – Его подвезли только что.

– Блять, врачебку кто оформляет, Лешаков или Логвинов?

– Александр Дмитриевич…

– Ну всё, значит, наш. Вези его в секционную, я подойду скоро!..

Санитары покатили каталку прочь по коридору. Взгляд Гапона, сосредоточенный на племяннике, стал неожиданно холодным:

– Отойдём, Влад?

Тот смущённо кашлянул. Гапон жёстко вцепился в него и, прихрамывая, повлёк в сторонку.

Иваныч всё тыкал в кнопки, Капустин кивал своему разговору:

– Знаете, Милена Николаевна, что сказал бы по такому поводу Аркадий Зиновьевич? В России как в гареме: отымеют по-любому, но только не ясно, когда именно!.. Ха-ха… Да, он бы, разумеется, выразился бы чуть жёстче…

– Владик, блять, совсем страх потерял? – донеслось.

– Да чё я сделал-то? – племянник беспокойно оглянулся.

– Ты год назад бирки на пальцы вешал! – с бешеной въедливостью выговаривал Гапон. – Что за охуевшее самоуправство?!

По факту я не мог слышать их разговора, несмотря даже на благоприятно-гулкую акустику. Однако ж бубнёж Гапона и виноватый, испитой голосина племянника звучали так отчётливо, словно они переругивались в полуметре от меня, а не в самом конце коридора.

– Второе, – шипел Гапон, – обещал, что сделаешь Гавриченкам лицо! А там пиздец был! Мать его чуть в обморок не хлопнулась в зале! Истерика с женой!

– “Космонавт” который? – торопливо оправдывался племянник. – Я подмалевал, где мог. Там, по-хорошему, не стандартный бальзачок, а хирургия нужна была, пластика, реставрация. А морды заново лепить только конченая умела…