для него невозможно, и с этого самого момента оно почти без сопротивления дало себя унести силам тлена, которым так противилось раньше. Эта попытка обмануть действительность явилась чистой иллюзией; вылившаяся в угрозу самой жизни того, кто ее носил в себе, она рухнула под беспрестанным давлением грубой и банальной реальности. Родившееся из ничего, его творение в ничто и обратилось. Поступок непоправимый, конечно, но совершенный хладнокровно, с полным сознанием цели, продиктованный необходимостью и без малейших эмоций. Пьер Вилькье старательно, столько, сколько смог, все это удерживал в руках, но теперь, когда обозначились пределы, он не собирался играть роль мученика — он отрекся. И сможет ли кто-нибудь в чем бы то ни было его упрекнуть?

Ему осталось только закрыть дверь печки, за которой огонь, возбужденный неожиданной порцией топлива и все такой же неуловимый, вспыхнул и разгорелся. Вся эта бумага, которую он проглотил, даже не насытившись, заставила его биться в бессмысленных и недолгих конвульсиях, а по истечении минуты огонь снова безжизненно угас…

Когда рано утром Пьер Вилькье выбрался из-под жаркого пуховика, под которым еще спала Мари, у него было чувство, что все вчерашнее ему приснилось и что сам он был не вполне от мира сего, настолько неуравновешенным теперь казался его поступок. Падев халат поверх ночной рубашки, он сунул ноги в старые стоптанные туфли и подошел к узкому овальному окошку, выходившему в сад. Приподняв занавеску, он увидел, что ночью выпал снег… Так вот отчего-было так, подозрительно тихо! Держась рукой за перила, он бесшумно спустился по лестнице и прошел в кухню, где еще с вечера Мари приготовила все для завтрака. Осторожными движениями сняв удлиненное тонкое стекло с керосиновой лампы, стоявшей на столе, он зажег ее фитиль от своей зажигалки. Пьер Вилькье позавтракал из своей большой фаянсовой чашки — местами она была выщерблена, но хозяин никак не решался расстаться с ней, — он налил туда теплого молока и макал в него толстые куски хлеба с маслом. Откинувшись после этого на стуле, он даже позволил себе выкурить одну из тех тонких сигарет, которые сам иногда привозил из Парижа и хранил для исключительных случаев.

Уже с крыльца, закрыв за собой входную дверь — всякий раз, когда ею хлопали чересчур резко, затемненное матовое стекло звенело в своей деревянной раме, — он заметил, что аккуратный слой снега, все прикрывший в саду, был усеян множеством черных пятен. Они были повсюду; оставив на ступенях свой портфель и трость, он сделал несколько шагов, в сад, присел на корточки и надел очки, и вот тут-то он догадался, что эти пятна могли быть только выбросами из печи; в самом деле, то был именно пепел, который в виде тонкой хрупкой пленки устлал землю и рассыпался тотчас, стоило только прикоснуться к нему. Все его бумаги, брошенные вчера в огонь, были тут — обугленные, превращенные в бесчисленное множество тончайших лепестков, в тысячи засушенных бабочек, которые после кружения в ночном воздухе рассеялись по всей округе, и ветер с неуловимым шелестом продолжал гнать последние из этих пушинок.

Подхватив свой портфель, Пьер Вилькье с решительным видом зашагал по направлению к коллежу, отмечая металлическим наконечником трости каждый свой шаг по булыжной дороге. На удивление спокойный, он все же по мере приближения к коллежу начинал испытывать какое-то лихорадочное волнение и глухую дрожь, подкатывавшие откуда-то изнутри. Время от времени с его уст срывались угрозы, а губы дрожали от гнева. То, что он старался сохранить неприкосновенным в себе, то, что ставил превыше всех надежд, было сломано навсегда. Ему больше нечего было терять; вернувшись на землю, он ощутил, что стоит на ней гораздо увереннее и почти что свободен; ну а что до его обидчиков, так теперь им придется расплачиваться!

Такого еще никогда не видели: он вошел в коллеж с опозданием на несколько минут, когда занятия уже начались. Быстрым шагом направился к своему классу и, проходя мимо кабинета директора, даже не подумал извиниться или поприветствовать его. В длинном застекленном коридоре, который ему предстояло пройти, уже было слышно, как шумят, окликают друг друга и хохочут на своих скамейках его ученики. Когда он появился на пороге, лицо его было мертвенно-бледно, а тело наэлектризовано дикой, безумной, самоубийственной решимостью. Не медля ни минуты, с неподвижным взглядом, он захлопнул за собой дверь, поднялся на подмостки, где стоял учительский стол, и с такой силой хватил по его краю тростью, что куски ее разлетелись по всему классу. Немедленно воцарилась тишина, все в мертвенной неподвижности застыли на своих местах. Бертен, безобидный лодырь, который все еще хихикал где-то в уголке класса, был выставлен за дверь — и никто не посмел вступиться за него. Чтобы пресечь еще не до конца улегшийся шумок, Пьер Вилькье принялся решительным голосом диктовать английский текст, перевод которого следовало сдать в конце урока. Лишь в этот момент стало абсолютно тихо, слышна была только капель — это тающий снег стекал с края крыши на карниз. Прохаживаясь между партами и не ослабляя бдительности, он заметил, что в класс заглянул директор и тут же скрылся: он победил!

Расположившись в глубине класса, он наконец расслабился: неожиданно для самого себя он подумал о грязных и белесых берегах Рены, о ее пляшущих желтых волнах, несущих, как всегда в это время года, пену и сучья:

— По-моему, я счастливо отделался, — вот и все, что он сказал самому себе.

Alain Nadaud «La tentation de Pierre Villequiers»

© Denoël, 1986

© И. Сабова (перевод), 1990

Примечания

1

Известная серия американских комиксов, начатая в 1938 году в газете «Спиру».

2

Псевдоним Фредерика Дарра (р. 1921), автора популярных полицейских романов. (Здесь и далее примечания переводчиков.)

3

Герой романов Агаты Кристи, частный сыщик.

4

«Головорезы» — так во время национально-освободительной войны алжирского народа колонизаторы называли повстанцев.

5

Скорбящая мать (лат.) — традиционный в христианском искусстве образ богоматери.

6

Бартоломео Коллеони (1400–1476) — итальянский кондотьер. Согласно завещанию на оставленные деньги в Венеции ему был воздвигнут памятник (скульптор Андреа Вероккьо, открыт в 1496 году).

7

Пиранези Джованни Баттиста (1720–1778) — итальянский гравер. Его графические «архитектурные фантазии» поражают грандиозностью пространств (цикл «Виды Рима», изданный в 1748–1788).

8

Песня