можно увидеть разных интересных людей из всех уголков империи и множество диковинных товаров.

— Матфей, а как ты думаешь, когда мы войдем в город, первосвященники откроют перед Учителем во всю ширину ворота Храма, чтобы торжественно, вместе со всем народом, приветствовать его?

Умудренный жизненным опытом бывший мытарь в ответ лишь неопределенно повел головой и вновь углубился в свои записи. Было нетрудно догадаться, что он описывает утренний случай со слепцом из Иерихона. Аккуратно одетый, коротко стриженный человек по имени Филипп, сидевший рядом с задремавшим Бар Таламеем, также держал в руках и рассматривал кусок пергамента, казавшийся старым, ветхим и почерневшим. Единственный из путников, не считая самого рабби, он свободно владел греческим, так как вырос на севере, в эллинской общине, и на рынках на свои последние сикели нередко покупал списки из книг древних греческих философов. Иногда он обсуждал прочитанное с наставником, тоже на греческом, поэтому содержание их бесед почти для всех оставалось непонятным.

Андрей что-то тихо сказал Кифе, а затем обратился с вопросом к еще одному их спутнику, который почти всю дорогу из Вифсаиды молчал, словно витал в своих мыслях где-то далеко. Это был невысокий, относительно молодой человек, с небольшой светлой бородкой и коротко постриженными русыми волосами — единственный из всех учеников родом не из Галилеи, а откуда-то из Иудеи. К их компании он присоединился совсем недавно — лишь прошлой осенью. Он был необыкновенно смышленым, хорошо разбирался в делах денежных и юридических. Но как человек для многих из своих спутников он по-прежнему оставался загадкой.

— Йехуда, а у нас остались еще хоть какие-то деньги? Если мы все-таки доберемся до Иерусалима, они нам там очень понадобятся.

— У нас с собой семьдесят серебряных сикелей и еще тринадцать римских динариев. Хватит дня на три, не больше.

Он вынул откуда-то из-под одежды кошелек из плотной материи, крепко завязанный кожаным шнурком, и слегка потряс им. Увесистым кошелек явно не казался.

Кифа-Шимон давно исподволь наблюдал за этим человеком. Он ему не доверял. Уж слишком тот казался закрытым. Правда, однажды, проснувшись среди зимней ночи, он неожиданно услышал, как наставник, греясь у костра, о чем-то оживленно беседовал с Йехудой. Приблизившись, Кифа смог расслышать, что иудей с неподдельной страстью в голосе расспрашивал рабби о том, как устроена наша Вселенная, откуда взялся сияющий ночной небосвод и кто сотворил сами звезды, а тот подробно объяснял ему. Затем Йехуда внезапно сменил тему и спросил Учителя, в чем заключалось предназначение лично его, Йехуды, жизни. Кифа напряг весь свой слух, чтобы услышать ответ, но в это мгновенье тяжелая, непреодолимая сонливость навалилась на него, прочно сковав его веки, и поэтому слова Учителя Йехуде он так никогда и не узнал.

Тем временем рабби окончил свою молитву, совершенную им как обычно, в уединении, и подошел к своим почти обессиленным от жары ученикам, вопросительно взглянув на них. На мгновенье воцарилась тишина. Затем из-под засохшего куста вдруг показалось извивающееся тело крупной черной гадюки, которая стремительно прошуршала мимо, едва не задев носки сандалий сидящих на камнях путников.

Кифа заговорил смиренно и в то же время с привкусом горькой досады в голосе:

— Учитель, прости нас, если мы что-то не понимаем. Но зачем нам нужно было идти через эту проклятую Богом бесплодную, высушенную пустыню, где нет никого, кроме одиноких орлов в небе и пресмыкающихся змей на земле?

Ему вторил Иаков из рода Зевдеев:

— Рабби, ты знаешь, мы пойдем за тобой на смерть и в темницу. Но почему ты всю дорогу держишь наш разум в потемках? Зачем мы идем в Ершалаим, да еще и во время праздника Песах, когда там будет так много твоих врагов и завистников из фарисеев? Что нас всех ждет там? Скажи же прямо сейчас, не томи нас, мы очень ждем!

Иоанн, сидевший на камне, обняв и поджав свои худые израненные ноги, кажется, был почти готов расплакаться от отчаяния.

— Наставник, мы все очень устали, хотим пить. Но у нас нет с собой ни капли воды. Нам еще много часов идти до ближайшего поселения, но мои ноги горят от мозолей, а небо во рту все ссохлось. Что нам теперь делать? Откуда и от кого ждать помощи здесь, в этой пустыне?

Фигура Учителя в его коротком, до колен, хитоне, казалось, дрожала и расплывалась в горячем сухом воздухе. Он стоял, молча глядя на своих спутников, а затем указал рукой куда-то вверх:

— Кифа, видишь вон тот большой круглый камень в углублении, на склоне той черной скалы? Поднимись к нему и попробуй немного его сдвинуть. Возможно, там что-то есть.

Шимон немедленно встал и быстро пошел туда, куда показал наставник. Подниматься по скале было неудобно — хотя она и была совсем невысокой, но подошвы полуразвалившихся сандалий сильно скользили по голой поверхности склона. Наконец через несколько минут он оказался у цели. Камень был тяжелым и не поддался сразу. Тогда Кифа, обладавший редкой физической силой, встал на четвереньки и, напрягшись изо всех сил, все-таки сдвинул его. В то же мгновенье его лицо обдало настоящим фонтаном холодной, чистой, прозрачной воды из источника, бившего из недр скалы, выход которому преграждал камень. Шимон закричал от восторга, подставил под бурный поток рот, затем голову, руки и, наконец, буквально лег на него всем телом. Все его спутники также издали вопль изумления, вскочили с камней и наперегонки побежали, чтобы напиться и омыть себя животворной холодной влагой. Это был самый прекрасный момент их путешествия с той минуты, когда они ночью покинули (как оказалось позже — навсегда) вслед за наставником свои дома у Галилейского моря.

Через какое-то время, мокрые и счастливые, они по очереди спустились со скалы обратно.

— Прости нас, Рабби! — вскричал Шимон. — Забудь все те глупости, что мы тут наговорили. Но в чем смысл этого удивительного источника?

Человек в скромном темно-коричневом хитоне с длинными, немного запутавшимися густыми волнистыми волосами и с волшебными, прозрачными, как вода, но при этом пронзительными, как свет далеких звезд, глазами снова посмотрел вдаль. Словно обращаясь к чему-то, что находится не здесь, а где-то за спинами его спутников, за горой и даже за всей этой пустыней, он произнес:

— Дорога всегда приводит человека к той цели, которую он больше всего в жизни стремится достичь. И никакие препятствия в мире не могут этому помешать. Никогда не теряйте духа.

Он снова посмотрел куда-то вверх, на небо и на первые лучи заката, отблески которого делали цвет вечерней пустыни золотисто-розовым. Наступившую тишину прервал