Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Правилами судебного поединка того времени дозволялось конному нападать на пешего, пусть даже тот без оружия. И Тюдель вновь устремился на поверженного противника. Но Гастон увернулся и как можно скорее постарался подняться: повторить уловку вряд ли удастся. А Тюдель уже снова мчался, занеся смертоносный клинок над головой. Краем глаза Гастон увидел свой меч в шести-семи футах. Не достать… он просто не успеет. Но он был на ногах, а это само по себе кое-что да значило. И он вновь увернулся от рубящего удара. И тут Тюдель допустил ошибку. Ему бы проскочить футов тридцать – сорок, после чего возобновить нападение, а он резко осадил коня, собираясь развернуться на месте для новой атаки. Его подвела спешка. Этим и воспользовался Гастон. Тюдель как раз повернул голову влево, собираясь туда же направить коня. Секунда! Всего одна, какой-то миг! И его хватило Гастону, чтобы вцепиться в правую ногу всадника и, отбросив стремя, резко потянуть на себя. Не выйдет – спешно отскочить в сторону, иначе враг отсечет руку. Но… вышло! Не успев взмахнуть мечом, Тюдель грохнулся оземь, причем неудачно, вниз головой. Результат такого падения оказался плачевным: шлем смялся, точно по нему от души хватили дубиной; как следствие – смотровой щели не стало. Тюдель растерялся: он ничего не видит. Он ослеп! Но противник близко, и у него в руках меч. Нельзя медлить, ведь шлем, похоже, так просто не снять! И он принялся клинком молотить воздух перед собой, потом вокруг себя и снова лишь впереди. Одновременно он попытался снять шлем левой рукой, но она была так плотно привязана к щиту, что он только вывихнул локтевой сустав. Оставалось махать мечом, тратя силы впустую. А Гастон стоял в нескольких шагах и спокойно смотрел, держа в руке оружие и экономя силы.
Зрители замерли. Прекратилось всякое движение на королевских трибунах, слева и справа от них, где находилась знать. Казалось, люди даже дышать перестали. Словно вымерло все вокруг, живыми оставались только глаза, наблюдавшие за этим удивительным боем. И у всех вертелся на языке один возглас: «Что же он не бьет того, кто машет слепо мечом? Ведь это так просто – подкрасться, улучив момент, и всадить клинок под нагрудник, под ребро!»
Но Гастон не желал такой легкой победы. Он направился к лошадям, которых держали в поводу судебные стражники, взял секиру и булаву и вернулся на место. Тюдель все махал, уже устав, ревя от злости. Ему никак не удавалось избавиться от шлема, сколько бы он ни тряс головой и ни пытался помочь себе плечами. Гастон решил прийти ему на выручку и широко взмахнул мечом. Клинки скрестились. И столь велика была сила удара отдохнувшего бойца, что меч вылетел из ослабевшей руки Тюделя и шлепнулся на землю шагах в десяти от него. На мгновение Тюдель опешил, потом свободной рукой быстро сорвал с себя шлем, у которого давно уже лопнули ремешки. То, что он увидел, привело его в смятение. Напротив него, всего в трех шагах стоял с мечом в руке его противник. У его ног лежали секира и булава.
Тюдель тяжело дышал. Он не понимал. Враг имел полное право прикончить его, хотя и безоружного, правила судебного поединка допускали это. Вместо этого Гастон отбросил меч и взял в руки булаву. Он желал биться на равных. В тот же миг секира полетела под ноги Тюделю. Тот, возблагодарив небо за то, что оно столь милостиво к нему, схватив оружие, бросился на противника. Но он устал: удары были редкими и слабыми, часто впустую рубили воздух. И он чувствовал, что бой идет к развязке: булава, как заговоренная, раз за разом била его своими шестью перьями, превращая доспехи в бесформенную груду железа. Вот слетели наручи с правой руки – искореженные, все в дырах, следом почти свалились наплечники – один, за ним другой. И вновь летят перья, на этот раз цель у них – голова. Отбить секирой Тюдель не смог, рука уже почти не двигалась; зато крепкой оставалась еще та, что держала щит. В него и ударила булава… и застряла в дереве, прорубив защитный слой из кожи и пластины из оленьих рогов. Бог давал избраннику Содона шанс, другого такого может и не быть! И он, в отчаянии взмахнув секирой, обрушил ее на врага. Но лезвие угодило в щит и попало в трещину. Тюдель рванул. Лезвие не поддавалось, глубоко засев в древесине. Он дернул еще раз… но снова безуспешно. И в это время на руку ему обрушилась булава! Перья, разбив кольца кольчуги, врезались в кость. Тюдель закричал, выронил секиру и бросился бежать. Гастон догнал его. Тюдель обернулся. Булава ударила его в плечо, потом еще и еще… Изуродованный наплечник свалился. Щит не помог: мощный удар наотмашь – и он слетел с руки. А булава продолжала свою работу, разрывая на куски плоть, кроша кости, брызгая кровью. И снова она в воздухе, вот-вот ударит в голову. Инстинктивно Тюдель защитился правой рукой… и ее тотчас не стало: с локтя свисала кровоточащая плоть, болтались синие жилы, белела разрубленная кость… Завопив от ужаса, Тюдель упал. Но он был еще жив, и правилами не запрещалось победившему рыцарю подойти и прикончить поверженного врага. А тот все кричал, видя, что ему оставили жизнь, но зная, что через мгновение она отлетит, притом самым чудовищным образом: его разорвут зрители. Он побежден, стало быть, небеса отвернулись от него. И правила допускали то, что следовало за поражением: люди бросались на ристалище и добивали того, кого Бог оставил своей