этого не желал, но был согласен попробовать отдать себя Льву, как когда-то согласился отдать себя Максу. Второе, конечно, не было такой мучительной дилеммой: Макс не вкладывал в секс, каким бы тот ни был, ни стыда, ни унижения, и от этого Слава чувствовал себя не лучше, чем со Львом, но гораздо проще. Теперь же он соглашался, потому что видел, как и Лев готов отказаться от таких определений собственных желаний: раскованность, которую тот демонстрировал в последнее время, подкупала, и Слава начинал верить: если он отдастся ему, это не будет ни актом демонстрации власти, ни актом гадкого унижения.

Конечно, скорее всего, ему не понравится. Он и рад был бы понять, какое удовольствие находят в этом другие мужчины, но его телу оно было недоступно: ни с Максом, ни наедине с самим собой он никогда не мог даже приблизиться к тем телесным ощущениям, что испытывают другие, не то что полностью погрузиться в них. В его первый раз, когда он был снизу, Макс спросил: «Ну, как тебе?», и Слава честно ответил: «Как будто в меня засунули швабру, и я даже не уверен, что со стороны рукоятки, а не с той, другой…»

Вот каким обещал быть этот секс. Он заранее готовил себя к необходимости перетерпеть существенный дискомфорт, но старался сосредоточиться на психологических аспектах: это же Лев, они друг друга любят, это выход на другой уровень близости, и вообще, если Льву понравится, то и Слава найдет в этом какое-то удовлетворение…

По крайней мере, он в это верил, и сюрприз в виде «того самого секса» стоял в списке его приготовлений к встрече со Львом сразу после выглаженного постельного белья, куриных котлет и просмотра сериалов.

Он пытался подготовить к этой идее и его, и себя: ничего не говоря прямо (всё-таки это сюрприз!), он слал ему нюдсы, предварительно уточняя: «Ты один? Вы где-нибудь остановились? А у тебя там отдельная комната?», и только получив в ответ три «Да», отправлял ему фотографии в непривычных для себя позах, надеясь, что Лев хорошо понимает намеки, а Лев размыто отвечал: «Ого, это что-то новенькое…», но потом, конечно, всегда добавлял: «Очень красивый».

«Покажи себя тоже», — просил Слава.

Лев шутил:

«Мне так не изогнуться»

«Можно и не так…»

«Я не могу себя показать, — неожиданно отвечал он. – Я кое-что сделал и это пока тайна»

Теперь нервно шутить захотелось Славе:

«Пластическую операцию что ли?»

«Почти»

«Ну, ты для меня всегда красивый», — дипломатично отвечал он, но любопытство, конечно, разгоралось: Слава надеялся, что это не меньше, чем панковский ирокез через всю голову или вроде того.

Время тянулось, как урок математики, и Слава старался занимать дни продуктивностью: в первый день ожидания он закончил с проектом на работе, нарисовал пейзаж выдуманной планеты (это входило в программу рисования для удовольствия) и посетил вечернее занятие по танцам (на втором уроке они учились правильно вставать на носочки). На второй день он сходил в гости к маме и у них случился какой-то душераздирающий разговор.

Не то чтобы Слава продолжал на неё обижаться: нет, после того, как она поддержала его в Канаде, он простил ей все пожелания войны и смерти. Но какого-то настоящего очищения в их отношениях пока не случилось: они виделись, обнимались, даже говорили друг другу слова любви, но тот разговор всё ещё висел над ними, как занесенный топор. И вот, когда Слава пришел к маме в этот раз, воображаемый палач их отношений принял решение помиловать обоих.

Они пили на кухне чай (Слава попросил налить ему в свою детскую кружку с енотиком, и теперь царапал губы об отколотые края), и мама расспрашивала о «делах»: как с работой, как с детьми, как с поездкой на Байкал…

И он рассказывал дежурным тоном, не слишком вдаваясь в подробности, потому что на самом деле хотел поделиться с мамой другими новостями.

— Думаю, Лев снова будет жить с нами, когда они вернутся.

Ему показалось, что у мамы потемнели глаза, как от плохих новостей, и он испугался: неужели ничего не изменилось? Неужели она надеялась, что на этом всё – он перестанет быть геем, перестав жить со Львом? Смешно…

— Ты расстроилась? – уточнил он, заглядывая ей в глаза.

— Да нет, я… — она принялась сминать вязаную крючком скатерть, продевая через пальцы витиеватые узоры, — я просто… Пока не привыкла.

— Было много времени, — заметил Слава, поведя бровью. – Вся моя жизнь.

— Раньше у меня были шансы на иллюзию, а без иллюзий я живу не так давно.

— Ничего бы не изменилось, даже если бы Лев не вернулся. То есть, ничего бы не изменилось во мне.

Она покивала:

— Понимаю, был бы кто-нибудь другой.

Он хмыкнул, вспоминая Макса:

— Не знаю… Это не зависит от того, есть у меня кто-то или нет. Когда я один, я тоже гей.

Она вдруг сказала:

— Это хорошо. Когда я стала одна, я перестала понимать, кто я.

Слава нахмурился: мама говорит о той же проблеме, что и он сам? Она тоже не знает, кем становится без детей и мужа?

Он осторожно спросил:

— Ну, ты в итоге поняла… кто ты?

Она с тоской во взгляде качнула головой:

— Кажется, нет.

Он вздохнул.

Резко вставая из-за стола, выкинул руку вперед, приглашая:

— Давай потанцуем.

Мама, не ожидавшая такого, обомлела:

— Славик… Да какие танцы в мои годы?

— Да какие годы нашим танцам? – засмеялся он, хватая её за руку, не дожидаясь разрешения.

Мама была вынуждена подняться, и он обхватил её за талию, как ведущий партнер обхватывает в вальсе свою танцовщицу. Он принялся неспешно кружить её по кухне, и мама смущенно отворачивалась, пытаясь скрыть неловкость, и совсем по-старушечьи приговаривала, что поздно ей уже танцевать.

Но Слава, не слушая её, продолжал создавать танец.

— Музыки не хватает, — спохватился он, отпуская маму – ровно на секунды – чтобы включить в Спотифае «Я и твой кот» Свидания.

Затем он снова подхватил её под руки, не позволяя улизнуть от танца, прикрывшись возрастом.

— Давай, — подбадривал он, беря мамину ладонь в свою, а другую руку снова опустив на талию, на складки домашнего халата в цветочек. – Шаг вперед, шаг назад, ты же умеешь!

— Да не умею я! – она смущенно смеялась над его действиями.

Слава не собирался поддаваться на это кокетство и даже не думал