— Все готовы? — Те молча продемонстрировали готовность, высоко подняв орудия труда. Кровь прилила у неё к лицу, она потёрла руки, возбуждённо похлопала одной о другую, а потом вытерла потные ладони носовым платком. — Лошадиная сперма, у кого лошадиная? — громко спросила она.

Один из осеменаторов сделал шаг вперёд:

— У меня, у меня лошадиная. — Голос из-под маски звучал глухо.

— Вот ей введи, — указала она на корову. — Введи корове лошадиную сперму. — Осеменатор заколебался. Сначала посмотрел на Ма Жуйлянь, потом оглянулся на коллег, словно хотел что-то сказать. — Ну, что застыл? Действуй давай, куй железо, пока горячо. Только так можно добиться успеха!

— Как скажете, бригадир! — гаркнул тот, устремившись к коровьему заду, и в глазах у него мелькнуло каверзное выражение.

Когда он вводил эту штуку, рот у Ма Жуйлянь приоткрылся, она тяжело задышала, будто трубку с лошадиной спермой вводили ей, а не корове. Потом решительно выпалила целую серию команд. Бычьей спермой велела оплодотворить яйцеклетку овцы, бараньей — крольчиху. Ослиную сперму ввели в матку свинье, а сперму борова, словно в отместку, — в половые органы ослицы.

Главный редактор стоял бледный, челюсть отвисла — не поймёшь, расплачется он сейчас или расхохочется. И тут ассистентка с бараньей спермой — длинные загнутые ресницы, невероятно чёрные, белков почти не видно, глаза — отказалась выполнять приказ. Она швырнула осеменитель на эмалированный поднос и сняла перчатки и маску, открыв густой пушок на верхней губе, правильный нос и точёный подбородок.

— Просто фарс какой-то! — рассерженно бросила она на правильном, чётком и приятном на слух путунхуа.[161]

— Да как ты смеешь! — звонко шлёпнула в ладоши Ма Жуйлянь и царапнула по лицу. девушки колючим, как зыбучие пески, взглядом. — Если мне не изменяет память, — мрачно проговорила она, будто стягивая что-то с головы, — твой колпак[162]не больно-то снимешь и наденешь. Ты не просто правая, а ультраправая, и тебе от этого не отмыться никогда, верно?

Голова девушки на тонкой шее, похожей на былинку после заморозков, бессильно опустилась:

— Верно говорите, я ультраправая, и это навсегда. Но я считаю, что наука и политика — вещи разные. В политике может быть всякое, можно переметнуться на другую сторону: как говорится, утром служить царству Цинь, а вечером — царству Чу; можно называть белое чёрным, а чёрное белым. А наука — дело серьёзное.

— Замолчи! — выкрикнула Ма Жуйлянь. Она даже запыхтела и подпрыгнула, как бешено работающая паровая машина. — Вот уж чего я тебе не позволю у меня на племенной ферме, так это и дальше сеять вредные измышления. И ты ещё рассуждаешь о политике?! Ты хоть представляешь, что это такое? Знаешь, с чем её едят? Политическая работа — жизненная линия всякой деятельности![163]Оторванная от политики наука уже не наука. В словаре пролетариата никогда не было такого понятия, как внеклассовая наука. У буржуазии наука буржуазная, а у пролетариата — пролетарская…

— Если пролетарская наука, — громко перебила её девушка, видимо решившая идти до конца, — настаивает на скрещивании овцы и кролика, надеясь вывести новую породу, тогда, скажу я вам, эта пролетарская наука — дерьмо собачье!

— Что ты несёшь, Цяо Циша! — Ма Жуйлянь аж зубами заклацала. — Ты хоть соображаешь? Ведь знаешь уже, почём фунт лиха! То, что ты посмела назвать пролетарскую науку дерьмом собачьим, — архиреакционно! За одно это можно посадить и даже расстрелять! Но ты молодая и красивая, — продолжала уже другим тоном Шангуань Паньди, а ныне Ма Жуйлянь, — и я тебя прощаю. Но осеменение будь любезна довести до конца!

Иначе, смотри у меня, звезда медицинского института и цвет сельскохозяйственного: я вон ту племенную кобылу объездила, копыта с твоё лицо, неужто с тобой не управлюсь!

— Малышка Цяо, — залепетал главный редактор, — послушайся бригадира Ма. Ведь это лишь эксперимент. Вон в пригороде Тяньцзиня хлопок привили на утун, а рис — на камыш. И всё прошло успешно — в «Жэньминь жибао»[164]чёрным по белому написано! Сейчас время крушения предрассудков, освобождения мысли, эпоха рукотворных чудес. Если при скрещивании лошади и осла получают мула, кто поручится, что нельзя вывести новую породу от барана и крольчихи? Послушайся, сделай как велено.

Звезда мединститута, «ультраправая» студентка Цяо Циша покраснела до корней волос, у неё даже слёзы выступили от обиды.

— Нет, не стану я делать того, что противоречит элементарному здравому смыслу! — упрямо заявила она.

— Ну и глупая же ты, — вздохнул редактор.

— Стала бы разве ультраправой, кабы была не глупая! — холодно бросила ему Ма Жуйлянь. Его забота о Цяо Циша вызвала у неё явное неудовольствие.

Редактор тут же опустил голову и больше не издал ни звука.

Подошёл один из осеменаторов:

— Бригадир, могу я вместо неё. Для меня что баранью сперму крольчихе ввести, что сперму завхозяйством Ли Ду свиноматке — пара пустяков.

Его коллеги прыснули, а редактор сделал вид, что закашлялся.

— Ну это уж слишком, Дэн Цзяжун, ублюдок! — вспыхнула взбешённая Ма Жуйлянь.

Дэн Цзяжун стянул маску, открыв наглую лошадиную физиономию, и спокойно заявил:

— Я, бригадир Ма, колпаков не ношу, ни временных, ни вечных. В моей семье три поколения горняков, я и «красный», и «правильный», и меня такими подходцами, как малышку Цяо, не проймёшь. — Он повернулся и зашагал прочь.

А Ма Жуйлянь всю свою злость выплеснула на Цяо Циша:

— Ну что, делаешь или нет? Коли нет, лишаю тебя талонов на питание на месяц.

До этого момента мужественно державшаяся Цяо Циша наконец не выдержала. Слёзы у неё так и хлынули. Всхлипывая, она голыми руками схватила осеменитель, подбежала к синюшной крольчихе, привязанной за шею красной верёвкой, и прижала, чтобы та не вырвалась.

Тут Шангуань Паньди, а ныне Ма Жуйлянь, наконец заметила меня.

— А тебе чего? — холодно спросила она. Я передал записку завканцелярией. Она пробежала её глазами: — На птицеферму давай, там как раз нужен человек на тяжёлую работу. — И повернулась к главному редактору: — Старина Юй, возвращайся и пиши репортаж. Лишнее опусти.

Редактор согнулся в поклоне:

— Когда будет готово, попрошу вас прочитать набор.