Недавно Каллин Мерфи в книге «Являемся ли мы Римом? Падение империи и судьба Америки» (2007) обрисовал некоторые основные черты сходства между римским и американским опытом. Интересно, что он сконцентрировался, в частности, на Поздней Римской империи и причинах ее окончательного краха. Не заводя аналогии слишком далеко, он отметил значительное сходство в позиции как правящих кругов, так и более широких слоев населения. Даже более серьезным оказалось распространение правительственных функций на многие частные или наполовину частные агентства — все их было гораздо труднее контролировать, и они, что неизбежно, имели собственные приоритеты и цели. Как часть этого он выделил высокую зависимость Америки и ее союзников от частных компаний, которые должны поставлять людские резервы для поддержания ее военных усилий. Только отчасти это является результатом их нехватки при наборе воинов для регулярной армии. Частным компаниям не нужно платить, когда их услугами не пользуются, не должно государство и непосредственно выплачивать пенсии и другие пособия их персоналу. Внешне это может заставить их казаться гораздо дешевле (особенно с учетом того, что на правительственном уровне оплата вполне может происходить из разных частей бюджета), и в длительной перспективе это даже может быть правдой. Но в долгосрочной перспективе это, вероятно, частично лишит регулярные силы их возможностей. Что когда-то было выбором, теперь станет неизбежной необходимостью, и наряду с этим придет утрата контроля.

В Поздней Римской империи правительство заботилось в первую очередь о выживании. Высокопоставленные люди хотели власти — именно поэтому никогда не было недостатка в людях, стремившихся стать императорами. На всех уровнях гражданской службы и армии продвижение приносило награды и привилегии. Вместе с ними приходил и значительный риск, который возрастал по мере повышения ранга человека. Каждый человек, находившийся на императорской службе, включая старших армейских офицеров, с гораздо большей вероятностью мог быть убит или подвергнут пытке и лишен свободы по приказу другого римлянина, чем пострадать от рук врагов-чужеземцев. И хотя только меньшинство — а логика, в общем, диктует, что очень незначительное меньшинство, — претерпело бы такое наказание на деле, этот риск был весьма ощутимым. Для природных талантов недоставало стимула. Чиновники и офицеры понимали, что их способности не примут в расчет, если они попадут под подозрение в отсутствии лояльности. Это не способствовало достижению эффективности.

На базовом уровне императоры и правительственные чиновники Поздней Римской империи забыли, для чего империя существует. Более широкие государственные интересы — res publica, «общественное дело», от которого мы получили наше слово «республика», — были вторичны по отношению к их личному преуспеванию и выживанию. Это не являлось первопричиной морального упадка. В более ранние периоды римской истории было множество эгоистичных и коррумпированных личностей, точно так же, как они существовали во всех остальных обществах. Разница состояла в том, что во времена Поздней империи для них было трудно вести себя каким-либо иным образом. Императоры вели жизнь, основанную на страхе, зная, что они имеют немало шансов встретить внезапную и насильственную смерть. Чиновники настолько же опасались и подозревали своих коллег, насколько их высший повелитель.

Это всего лишь свойство человеческой природы — утрачивать видение более широких результатов и фокусировать внимание на непосредственных интересах и личных целях. В Поздней Римской империи очень часто они всецело относились к личному выживанию и продвижению — последнее приносило богатство и влияние, которое помогало некоторым образом усилить безопасность, но также делало данную личность более заметной, а потому большей мишенью для других. Рад чиновников сделали в высшей степени удачную карьеру, организуя уничтожение коллег. Хорошее исполнение дела было всего лишь второстепенной заботой. Даже императоры с большей вероятностью вознаградили бы за лояльность, чем за способности. Чиновникам и командирам следовало только избегать бросающейся в глаза неразберихи в их делах — но даже и в таком случае достаточное влияние могло скрыть эти факты или перевести удар на кого-либо еще. Ничто из этого не было полностью новым, но теперь оно сделалось повальным. Когда «всякий» действовал тем же самым способом, не существовало реального стимула к честности или даже к компетентности. Игра шла ради достижения личного успеха, а он зачастую имел мало отношения к нуждам империи.

Это не был феномен, уникальный для Поздней Римской империи, и его скрытый смысл имеет значение не только для Соединенных Штатов или любого другого государства. Все человеческие учреждения, от государства до бизнеса, рискуют создать культуру, столь же недальновидную и эгоистичную. Этого легче избежать на ранних стадиях экспансии и роста. Тогда чувство цели, вероятно, должно быть более ясным, а возникшие трудности и соперничество имеют более непосредственное и очевидное воздействие. Успех ведет к росту и со временем создает учреждения настолько большие, что они ограждены от ошибок и неэффективности. Объединенная римская Европа никогда не сталкивалась с соперниками, способными уничтожить ее. В настоящее время государства и правительственные ведомства нелегко сокрушить — и западные государства не стоят лицом к лицу с врагами, способными низвергнуть их при помощи вооруженной силы. В мире бизнеса наиболее крупные корпорации почти никогда не сталкиваются с равными конкурентами. Конкуренция в рамках промышленных рынков на любом уровне, очевидно, редко ведется на полностью равных условиях.

В большинстве случаев требуется долгое время для выявления серьезных проблем или ошибок. Обычно даже еще труднее точно судить о реальной компетентности личностей и, в частности, об их вкладе в общую цель. Тех, кто отвечает за надзор над экономикой государства, обычно хвалят или критикуют за решения, принятые их предшественниками по должности. Часто и они, и их предшественники склонны действовать, исходя из текущих политических причин. Для огромного большинства людей их работа менее открыта для общественного наблюдения, но подобна в том, что реальные последствия их действий незаметны. Относительно немногие люди в наши дни сталкиваются с последствиями своей работы. Врач или медсестра знают, выздоровел ли их пациент. Больничный менеджер действует уже на совершенно ином уровне, имея дело с номерами и бюджетом, а не с отдельными пациентами. Такая дистанция неизбежна, и на многих жизненных путях более широкие цели еще менее ясны.

По природе бюрократия имеет тенденцию к росту. Это было справедливо для Римской империи, не говоря уже о гораздо больших правительственных службах современных государств. Отдельные личности внутри своих департаментов, очевидно, должны сосредотачиваться на частных задачах. Вполне естественно думать, что, имея в своем распоряжении больше людей, они смогут решать их более эффективно. Чем больше возрос их штат, тем больше будет отстоять большая часть членов департамента от реальности его общих функций, и даже еще больше они будут отстоять по своему способу мышления от любого постороннего человека. Это не является злом неизбежно, но означает расширение, если их не ограничить, поскольку их проблема или дело является единственным, что они будут видеть. В Британии и до некоторой степени в США число людей, которых прямо или косвенно использует правительство, ныне поразительно велико. На протяжении большей части истории государства обычно использовали больше солдат, чем гражданских должностных лиц. Следующие одно за другим правительства в Британии радикально сократили размер ее вооруженных сил. Возможно, это можно было бы оправдать, если бы они впоследствии не ввели их в дело в ряде больших заморских операций.