5 августа 1945 г. в дневнике П.П. Владимирова появляется запись:

«Мао Цзэдун предпринимает лихорадочные попытки разузнать намерения Москвы и одновременно как-то вынудить Москву в будущей войне с Японией активно вмешаться во внутренние дела Китая. Его мечта – с помощью Красной Армии подвергнуть разгрому и гоминьдановский военный и административный аппарат в районах, сопредельных с зоной боевых действий. Он рассчитывает втянуть СССР в конфликт с Гоминьданом. Если же это не получится, то за спиной Красной Армии развернуть новые армии КПК, перевооружиться и осесть на новых обширных территориях Китая. Так или иначе все эти варианты предполагают военный конфликт Советского Союза с чунцинским правительством.

Для Мао Цзэдуна мы не идейные союзники, а орудие, которым он рассчитывает пользоваться для решения собственных целей. В беседах со мной председатель ЦК КПК налегает на то, что мы «заинтересованная сторона в урегулировании тихоокеанских проблем».

За всем этим вырисовывается угроза столкновения Советского Союза с США.

Мао Цзэдун опьянен обстановкой, в которой, как он считает, можно стремительно продвигаться к собственным целям».[140]

С 9 августа 1945 г. СССР считал себя в состоянии войны с Японией. «Вступление Советского Союза в войну вызвало замешательство руководства КПК. Никто здесь не ожидал столь быстрой переброски наших войск из Германии на Дальний Восток и не предполагал от них ударов такой мощи. Красная Армия сокрушила японскую оборону.

В этом замешательстве особенно проявилась застарелая «болезнь» руководства КПК – недооценка возможностей Советского Союза. И это отнюдь не заблуждение, а именно «болезнь», порожденная идеологической чужеродностью интернационализму и отрицанием советской действительности.

Руководство КПК лишь механически взвешивало шансы Советского Союза: раз потери в войне с Германией велики – значит, СССР обескровлен и неспособен в столь быстрые сроки подготовиться к войне с Японией».[141]

В связи со вступлением СССР в войну против Японии Чан Кайши направил телеграмму Сталину, в которой писал, что «объявление Советским Союзом войны Японии вызвало у китайского народа глубокое воодушевление» и что с самого начала оборонительной войны Китая «СССР первым оказал нам величайшую моральную и материальную помощь, за которую наш народ преисполнен признательности».[142]

«Военное наступление Красной Армии в Маньчжурии и Забайкалье парализует волю председателя ЦК КПК. Нужны срочные и ответственные решения – впереди крутая перемена обстановки в Китае, а председатель ЦК КПК пребывает в полнейшей растерянности, граничащей с прострацией.

В эти дни особенно проявляется одно из качеств его натуры – трусливость. В нем ничего не осталось от обычной императорской величавости. Я встречаюсь с маленьким слабовольным человеком. И к тому же страдающим по всем признакам «медвежьей болезнью»…»[143]

Любопытным представляется то, что Сталин и Мао Цзэдун практически почти одинаково реагировали на события, которые выбивали их из привычной колеи, и тогда обнаруживалась ничтожность их сути как «человеков».

К концу своего пребывания в Яньани П.П. Владимиров пришел к общим выводам относительно Мао Цзэдуна и его отношения к нашей стране:

«В беседе со мной Мао Цзэдун заявил, что Советский Союз должен безвозмездно помогать КПК сейчас и в будущем. И именно от этого зависели и будут зависеть отношения между КПК и ВКП(б)…

У Мао Цзэдуна органическая неприязнь к Советскому Союзу. В Советском Союзе, несмотря на все его заявления о дружбе, он видит идейного недруга. Это не причуда – неприязнь к Коминтерну, ВКП(б) – и отнюдь не личные обиды. Существенно другое: этот антисоветизм имеет уже десятилетнюю историю. С того времени, когда он послал в Москву Ван Цзясяна для выяснения «прокапитулянтских» настроений Коминтерна, Мао Цзэдун считал, что Коминтерн и Москва плодят «догматиков». Планомерно, шаг за шагом, с конференции в Цзуньи Мао Цзэдун вбивал клин между ВКП(б) и КПК. В соответствии со своими планами он и преобразовывал КПК.

Он видел в деревне главную революционную силу и расходился в этой оценке с Коминтерном. И он добился своего – КПК осела в сельских районах. Здесь процесс принял свой логический характер. КПК стала вырождаться в аграрную партию с присущей ей идеологией. Все это происходило, разумеется, не без борьбы между интернационалистическими и националистическими, марксистскими и мелкобуржуазными течениями в КПК. В известной мере эта борьба не закончилась и до сих пор.

Таким образом, «марксизм реальности» (думается, что это то же самое, что выражается формулой: «стремление к истине на основе фактов», а далее и «социализм со спецификой [или своеобразием] Китая». – Ю.Г.) – не результат деятельности удачливого политика – это система философии, опирающейся на солидную идеологическую и экономическую базу. Что бы ни говорили на съезде о пролетарском духе – им в партии и не пахнет. Под пролетарским духом здесь понимают солдатскую покорность всех воле Мао Цзэдуна. Итак, круг замкнулся. Деревня «съела КПК». Мао Цзэдун действительно стал вождем, но отнюдь не передовой пролетарской партии. Все соответствовало классической формуле: «бытие определяет сознание».

Таким образом, «марксизм реальности», этот «чжэнфынный марксизм», – не каприз истории, не причуда истории, а отражение объективных процессов. Эти процессы действовали, действуют и будут действовать. И суть их проистекает из всего уклада жизни страны, ее экономики, соотношения классов, традиций и т. п. Из среды, сформированной этими факторами, черпала и черпает свое пополнение КПК.

Поэтому становится понятной неприязнь к Советскому Союзу, Коминтерну, ВКП(б) не только Мао Цзэдуна, но и других вожаков партии.

Не они двигают историю, а их двигают объективные процессы этой гигантской крестьянской страны. В данном случае не в их власти «давать направление стопам своим», ибо они концентрированное выражение настроений той среды, которая преобладает в стране. Они крайнее выражение философии мелкого собственника со всеми его националистическими амбициями. Этот процесс трансформации КПК может принимать различные формы, но не менять сущности и направления.

Я знаю правду их действительного отношения к Советскому Союзу и ВКП(б). Даже при нынешней вынужденной доброжелательности их высказываний о большевизме их поведение поразительно напоминает сцену в ресторане при встрече вождей немецких социал-демократов, свидетелем которой был и описание которой оставил Максим Горький: «Пили рейнское вино и пиво; вино было кислое и теплое, пиво хорошее; о русской революции и партии с.-д. говорили тоже кисловато и снисходительно, а о своей немецкой партии – очень хорошо! Вообще – все было очень самодовольно, и чувствовалось, что даже стулья довольны тем, что их отягощают столь почтенные мякоти вождей». Своим «марксизмом реальности» лидеры КПК отравляют не только свою партию и народ…