отчего я чуть не спотыкаюсь.

Я уворачиваюсь и пригибаюсь. Шипы впиваются в кожу, желая вырваться наружу в защитном порыве, но я стискиваю зубы и борюсь с ними.

Золото разливается по полу, покрывает брызгами лестницы. За мной откуда-то кричит ничего не подозревающая служанка.

– Сюда!

Замечаю Озрика, показывающего куда идти. Я сворачиваю направо, стараясь не слишком трясти Аурен.

Кажется, будто весь замок стонет, и понимаю, что без сознательного приказа Аурен золото бунтует уже не только в бальной зале.

Неудивительно, что она осталась совсем без сил. Аурен как будто оживила каждый кусок из золота.

– Здесь, – бурчит Озрик, после чего резко сворачивает направо к дверям, открытым Райаттом.

Как только мы выходим, Рай захлопывает дверь, и через секунды три в нее врезается что-то твердое, разбивая дерево. Мы инстинктивно пятимся, смотря, как золото клубится в разломе. Но, к моему превеликому облегчению, оно вздрагивает последний раз, а потом твердеет и перестает двигаться.

Грохот и треск в замке Рэнхолд тоже смолкают, и в воздухе воцаряется гнетущая, странная тишина.

– Черт, – тихонько присвистнув, говорит Лу.

Озрик смотрит на Аурен.

– Она жива?

Внутри у меня что-то обрывается, и я стискиваю зубы.

– Не знаю.

Мой Гнев замирает от потрясения, а потом Дигби, прихрамывая, расталкивает их, чтобы взглянуть на Аурен. Увидев ее состояние, он смотрит на меня цепким взглядом.

– Тебе лучше вернуть ее к жизни. Слышишь, мальчишка? Оживи. Ее.

Услышав его свирепый голос, я замираю. Никто не осмеливался называть меня мальчишкой, даже когда я им и был. И все же я чертовски перепуган, чтобы волноваться об этом. Знать не знаю, может, я скорее навредил Аурен, чем принес пользы, с помощью своей силы удерживая ее в этом замершем состоянии, но мне нужно вытащить ее отсюда. Как можно дальше, где золото не возьмет ее в тиски.

Я поворачиваюсь и направляюсь в военный лагерь, а остальные спешат подстроиться под мой шаг.

– Как ты поступишь, Слейд? – спрашивает Рай.

Мой взгляд решителен и суров, но смягчается только когда я смотрю на лицо Аурен.

Я оживлю ее. С ней все будет хорошо.

Иного я не приму. И даже думать об этом не стану.

В ночном воздухе слышны крики, доносящиеся из замка, и я ускоряю шаг.

– Надо уходить. Сию же минуту, – мрачно говорю я. – Ведем войско обратно в Четвертое королевство.

Как только паника стихнет, выжившие и свидетели случившегося начнут судачить. Обвинять. Показывать пальцем. Они захотят получить ответы и потребуют искупления. Потому что мертвые не смогут рассказать, что произошло в том бальном зале.

А королева Кайла сможет.

Она была там со своей свитой. Они видели, что случилось, и видели, что это дело рук Аурен.

Рано или поздно они придут за ней.

Но я буду к этому готов.

Золотая лоза. Часть третья

Ох, как же сильно старец тот

Лозу свою любил.

Не мог остановиться,

Сидя подле ее златых светил.

Он резал свою плоть, и кровь текла ручьями.

И было то ценой, взимаемой ветвями.

Из раза в раз как обнажал он стебли,

От своей кожи отрывал за слоем слой.

Он истязал себя в ее тени,

в то время как златые ветви

Лишь расползались за его спиной.

Лишившись пальцев на руках, ногах,

Скупец увидел вместо них обрубки.

Он принялся за зубы впопыхах.

Выдергивая их, дрожали руки.

Плоды лозы неспешно падали на землю, прорастая,

В отравленные фрукты и цветы преображаясь.

Ростки, подобно золоту, укрыли скрягу своим пледом,

Во рту вместо зубов выросли шипы.

Он принял все, считая это

Дражайшим подношением его лозы.

Цвела лоза, и горче становились ее корни.

Злость протекала по ее ветвям.

Но, ослепленный блеском, скупец не замечал,

Что изменился сам, отдав всю жизнь росткам.

Когда скупец впервые увидел ту лозу,

то и представить он не мог,

Что подобрал беду и жадность.

Ее златые ветви тянулись ко всему,

Но скряга счастлив был, не осознав опасность.

Ростки ползли по дому, заполонив собою

все пространство,

Скупцу все было мало, хотел он большего богатства.

Исчезли волосы, глаза и нос.

И пальцы на ногах отдал давно,

Чтобы утешить свою жадность.

Но скрягу это не пугало, ведь больше становилось все богатство.

Не знал он и того, что сам виною был своих страданий.

И позже ветви отняли его язык.

Потом последовали руки, ноги со ступнями,

Лозу ту было не остановить.

Не мог он говорить и видеть,

Но блеск златой лозы поддерживал в нем жизнь.

Скупец тот не нуждался в мире,

Ведь главное, что плеть могла расти.

Старик что было сил цеплялся за золотистую лозу.

Его беззубый рот пытался молвить «не пущу».

Ростков изгибы заполонили собой дом,

Он стал им мал, и дальше плети пустились по холмам.

В один большой глоток ветви лозы забрали старца тело.

Все, что от него осталось, было в ней.

И разрасталась она как паутина,

Опутав собой место на холме.

Но смерть скупца остановила буйство веток.

Померк тот блеск, и плети стали усыхать.

Лишь крохотный блеск света

О лозе той мог напоминать.

Под обломками дома скрылась в тени

Последняя ветвь, что осталась расти.

Она блестела и ждала едва жива,

Когда придет к ней новая жертва.

Подобно крохотному солнцу сияли маленькие ветви,

Они все ждали своего глупца.

И он пришел.

И в тот же миг восстали ото сна златые стебли.

Воришка сунул в сумку яркие побеги

И тихо-тихо молвил он: «Моя».

Благодарности

Сразу перейду к делу и признаюсь, что эту книгу было невероятно трудно писать. Я столько раз мучилась, задаваясь вопросом, правильные ли подбираю слова, хорошо ли описываю Аурен. Это не только самая длинная книга, которую я написала,