В Юрьевском монастыре под Великим Новгородом он вдруг понял, что обет, который он дал себе, отправляясь в Троицко-Сергиевскую лавру, этот обет исполнен. Алихан вернулся во Владикавказ и застал отца при смерти. Он успел принять его последний вздох и увидел в этом волю провидения, которая заставила его вернуться домой. Дочери испугались и не сразу узнали отца в чужом человеке, похожем на бродягу, совершенно седого, с черной неухоженной бородой. Мадина встретила мужа как брата.

Отбыв сорокадневный траур и поклонившись родным могилам, Алихан отравился в горы. Он не мог бы объяснить, чего ищет. Лишь знал, то это место или не то. Все было не то. Иногда - почти то. Он продолжал искать. И однажды вся энергия русских святых мест, сохраненная в нем, вдруг словно бы соединилась с энергией невзрачной горы, на склоне которой прилепились остатки древней сторожевой башни. Алихан понял: то.

Он сам, своими руками, построил хижину, подвозя камни на арбе, запряженной двумя медлительными волами, которых он купил в деревне. К хижине пристроил кошару, завел десяток овец и коз. Научился делать козий сыр, крушить кукурузу на самодельной мельнице и печь из нее лепешки. Однажды, когда он спустился в деревню обменять барана на дрова и купить соли, лавка оказался на замке, а в доме продавщицы царила паника: ее пятилетний сын умирал. Сначала метался в жару, потом затих и никак не реагировал на окружающих. Алихан не знал, что заставило его подойти к ребенку и возложить руки на его пылающее тельце. Руки были большие, грубые от черной работы, вопиюще несовместимые с нежной детской кожей. Но произошло чудо: они словно бы втянули в себя сжигающий мальчонку огонь, как вода в деревенской кузнице охлаждает раскаленный металл. Уже через полчаса жар спал, хриплое прерывистое дыхание выровнялось, кризис миновал.

После этого случая в Алихане открылось какое-то внутреннее зрение. Он чувствовал животворящую силу горных трав и откуда-то знал, когда их собирать и как хранить, чтобы они не потеряли своих свойств. В людях, которые приходили к нему со своими болезнями, он видел будто бы темные места, как на рентгеновском снимке. Эти почернения означали, что человеку не хватает жизненной энергии, которой были переполнены горы, травы гор, вода гор, воздух гор. Чтобы эта энергия перелилась в человека, он должен быть свободен от злобы, корысти, себялюбия и самодовольства, закрывающих доступ энергии в его душу, как невидимая пленка мешает свободно разлиться воде. Некоторым достаточно было пожить пару недель в горной глуши, чтобы восстановить нарушенное равновесие между собой и миром, другим помогали травяные настойки и отвары, несущие в себе энергию гор. Алихана называли целителем, но сам-то он знал, что никого не исцеляет. Он пробуждает в человеке силы, которые помогают ему побороть болезнь, - вот и все, что он может. Он открывает душу человека для общения с Богом. С горами, с прозрачными солнечными днями, с ночной умиротворяющей тишиной. А это и есть Бог. Люди в непробиваемой броне корысти и самодовольства к Алихану не приходили. Приходили отчаявшиеся. Отчаяние очищает душу.

Слава об Алихане шла по всей Осетии, Ингушетии, Чечне, даже по Дагестану и Кабарде. Он никому не отказывал в приеме. Лишь когда приезжали из России, со Ставрополья или с Кубани, говорил с виноватой улыбкой: "Я не смогу вам помочь. Травы гор не для вас. Вам нужны травы ваших степей".

Причины, по которой у сына учительницы начала отсыхать рука, Алихан не знал. Он видел дряблые, как тряпочки, мышцы, пальцы не сгибались, даже не шевелились. В ауре мальчишки было огромная черная дыра, такая же чернота была в матери, одна другую усиливала, дополняла, как в сообщающихся сосудах. Сначала нужно была лечить мать, сообщить ей энергию жизни, которую она смогла бы передать сыну. В ход пошли травяные сборы, которые Алихан подбирал по наитию, и никогда не мог объяснить, почему он делает так, а не по-другому.

В болезни мальчишки была непонятна ее внезапность. Ничего не было и вдруг стало. Мать уверяла: ничего не случилось, совсем ничего, не падал, не стукался, вообще почти не болел. Алихан не верил: без ничего ничего не бывает, что-то обязательно было. В конце концов выяснилось: года полтора назад сына сильно испугала собака соседа по дому, огромный черный мастифф, пес добродушный, но с виду страшный. Он прыгнул на ребенка, хотел с ним поиграть, но с тем случилась истерика, он даже стал заикаться, но быстро прошло. Алихан и раньше обратил внимание, что мальчишка панически, до ужаса боится собак, двух кавказских овчарок, которые помогали Алихану пасти овец. Что ж, испуг вполне мог стать спусковым механизмом болезни. Ни на что особенно не рассчитывая, он стал брать мальчишку на пастбище, приучал к собакам, поручал их кормить. Иногда специально оставался ночевать в горах, устроившись вместе с овчарками возле костра. И однажды застал мать в счастливых слезах:

- Он сжимает руку! Али! Он сжимает мне руку! Сильно! Он не выпускает мою руку! Господи, что вы с ним сделали?

- Не знаю, - ответил Алихан. - Ничего.

Недели через две, когда рука мальчишки явно начала оживать, они спустились в деревню. Договорившись с сельчанами, что те присмотрят за хозяйством, Алихан поехал в Беслан. Он пробыл в городе всего день, но за этот день был полностью опустошен. Вся энергия русских святых мест, которую он хранил в себе, как неприкосновенный запас, вся энергия родных гор, пополняющая запас этой энергии, все ухнуло в бездонную черную дыру людской беды, такой огромной, что она не вмещалась в сознание. Он постоял у сожженной школы, обложенной цветами и фотографиями погибших детей, посмотрел на женщин с безумными глазами возле районной администрации, побывал на огромном новом кладбище и вернулся в горы. Он ничем не мог помочь этим людям. Ничем. Все зиму после этой поездки он болел, лежал плашмя в хижине. Женщины из деревни приносили ему еду, подростки пасли овец. Приходили мужчины, молча сидели у его ложа, вздыхали, так же молча уходили. Только с приходом весны он начал вставать. Медленно, как бы неохотно, горы начали возвращать ему энергию жизни. Но он чувствовал, что Беслан никогда не исчезнет из его судьбы, что он еще даст о себе знать.

И не ошибся.

Однажды в конце сентября он услышал, как возле кошары заворчали собаки, раздался мужской голос:

- Хозяин! Принимай гостя!

Алихан вышел. Во дворе стоял человек в коротком светлом пальто, светловолосый, с насмешливо привздернутой верхней губой.

Это был Тимур Русланов.

Они обнялись.

- Здравствуй, брат!

- Здравствуй, брат!

Через два дня милиционеры на Черменском кругу наблюдали не совсем обычную картину. Навороченный джип "Гранд Чероки", покрытый слоем пыли так, будто он прошел по бездорожью не одну сотню километров, миновал осетинский и ингушский блок-посты и остановился на обочине дороги, ведущей в Назрань. Из джипа вышел человек, который вполне мог быть хозяином этой роскошной машины: в дорогом светлом пальто, в хорошем костюме, в модных кожаных туфлях. Пассажир джипа, напротив, был похож на бродягу, но еще сохранившего человеческий облик: в чистой брезентовой куртке, в таких же чистых серых штанах, в крепких ботинках. У него были длинные седые волосы и черная неухоженная борода. Сойдя с высокой подножки джипа, он надел серую кепку, похожую на тюремную "пидорку". Оба молча постояли у машины, потом бродяга сказал: