(выделенное пространство, режим посещения (рис. 13.3), питание и гигиена), были пересмотрены. Важные символические изменения, такие как исключение слова «трудовой» из названия пенитенциарных учреждений, были ориентированы на то, чтобы сместить акценты и подчеркнуть, что цель тюремной политики состоит в реформировании преступников. На самом же деле, хотя в некоторых областях за первое десятилетие произошли значительные изменения, в целом они были скромными, поскольку пенитенциарные учреждения оказались перегружены: разрушение старого порядка в 1990-е годы привело к повышению уровня преступности, и пенитенциарная экономика потерпела крах. Не было ни ресурсов, ни политической воли для того, чтобы бросить вызов устоявшейся пенитенциарной культуре или подвергнуть сомнению базовую мифологию этой системы, в том числе рассмотреть две обсуждаемые здесь проблемы: вытеснение наказания на периферию и растворение личности в коллективе. Прошло почти два десятилетия, прежде чем в рамках тюремной реформы были наконец поставлены все эти вопросы, но даже тогда в этой связи говорили не о реформе, а о «концепции», подчеркивая тем самым радикальный характер нововведений. В 2010 году Российская Федерация объявила о публикации Концепции развития уголовно-исполнительной системы до 2020 года[665].

Рис. 13.3. Двор барака в день посещений. © Judith Pallot, 2016

Эта Концепция была тесно связана с президентом Д. А. Медведевым и отражала его искренний интерес к модернизации системы уголовного судопроизводства. Большое внимание в ней было уделено гуманизации наказаний, альтернативам тюремному заключению и модернизации прежде предложенных технологий надзора, но самой интересной ее особенностью стало предложение упразднить исправительные колонии, заменив их тюрьмами строгого режима с камерами вместимостью от двух до восьми заключенных и с небольшими мастерскими, а также тюрьмами открытого типа, устроенными по образцу существующих колоний-поселений. В Концепции также указано на необходимость оптимизировать продолжительность перемещения в тюрьму, хотя о географической реструктуризации тюремного комплекса речи не идет.

Отчасти положения Концепции были сформулированы в расчете на международную аудиторию, как свидетельство модернизации пенитенциарной системы Российской Федерации, однако наибольший интерес представляет заложенная в ней информация для внутреннего потребления: о том, что источником имеющихся проблем в пенитенциарной системе является наследие ГУЛАГа.

В устном выступлении 2011 года, которое впоследствии подверглось критике, Медведев «признался», что российская пенитенциарная система не справляется с задачей реабилитации осужденных потому, что она «на 95 % советская» [Селиверстов 2014: 163].

А. А. Реймер, который возглавлял Федеральную службу исполнения наказаний (а в настоящий момент сам отбывает наказание за коррупцию!) и в 2012 году должен был проконтролировать изменения, изложил эту концепцию так: «Важнейшая задача, стоящая перед нами – кардинальное изменение сложившейся конфигурации уголовно-исполнительной системы. Необходимо сменить лагерный архипелаг со всеми его сохранившимися традициями и принципами коллективно-отрядного перевоспитания трудом»[666].

Бывший министр юстиции А. В. Коновалов подтвердил справедливость такого взгляда, отметив, что в Российской Федерации «наследие ГУЛАГа» все еще играет большую роль. В сентябре 2011 года он обратился к комитету Государственной Думы и отметил, что действующая пенитенциарная система «несет в себе многие черты реминисценции (неявного воспроизведения) еще времен ГУЛАГа, а может быть, и дореволюционной каторги»[667]. Во введении к Концепции объясняется, почему, с точки зрения нынешней Службы исполнения наказаний, с этим нужно бороться:

«…изменение видов исправительных учреждений для содержания осужденных в местах лишения свободы с фактическим прекращением их коллективного содержания, постоянного пребывания осужденных в состоянии стресса, обусловленного необходимостью лавирования между требованиями администрации и основной массы осужденных»[668]. В более раннем проекте Концепции Коновалов высказывал более откровенные обвинения в адрес коллективизма: «В качестве исторического наследия современной УИС достался своеобразный уклад тюремной жизни обвиняемых и осужденных. Сохраняется активность криминальных лидеров, пытающихся культивировать так называемые “воровские традиции”. Распространению криминальной культуры, сплочению криминально ориентированного спецконтингентa способствует явно устаревшая система коллективного содержания осужденных» [Малинин, Трапаидзе 2014]. Любопытным отголоском конца 1950-х годов прозвучали слова Коновалова, когда он заверил участников конференции тюремных служащих, предположительно настроенных враждебно по отношению к предложенным изменениям, что «лагерь – это не курорт».

Возвращаясь к предположению Филипа Смита, что изменение модальностей наказания происходит тогда, когда центр оказывается не в состоянии контролировать неуправляемые смыслы на периферии, отметим, что Концепцию в ее первоначальном виде можно трактовать как дискурсивную атаку на отрицательное отношение к работе Службы исполнения наказаний, а не как свидетельство стремления к усовершенствованию технологий «власти-знания» (Фуко), ориентации на гуманитарные виды наказания (Дюркгейм) и не как реакцию на изменение функциональных потребностей государства (Руше и Кирххаймер). С точки зрения культурного радикала, стремление к ликвидации коллективизма указывает на то, что центральный аппарат пенитенциарной системы получил сигнал о крайне негативном отношении общества к дезорганизации его институтов. Так, в общественном восприятии российские исправительные колонии представляются как рассадники преступности, а не центры ее искоренения, и как зоны сильного загрязнения, опасные для здоровья (тюремный транспорт, коммунальные общежития и санузлы считаются источниками распространения в России антибиотикорезистентного туберкулеза и других инфекционных заболеваний), а сама Служба исполнения наказаний считается рассадником преступности. Русская православная церковь сходится со Смитом во мнениях относительно того, что многие наказания имеют религиозные корни[669].

Вскоре стало ясно, что объявление о «рождении тюрьмы» в России оказалось преждевременным. В июне 2012 года Реймера сняли с должности, и теперь он, как и некоторые его коллеги и преемники, отбывает наказание за коррупцию. Планы по замене колоний исправительными учреждениями западного образца вскоре были отвергнуты на фоне коррупционных скандалов, тюремных бунтов, нехватки средств, необходимых для перепрофилирования колоний, а также на фоне резкой критики со стороны консервативных традиционалистов в Государственной Думе и чиновников Службы исполнения наказаний, особенно в регионах. Сыграл свою роль также уход Медведева с президентского поста и возвращение Путина с его жесткой политикой. После того как идею ликвидации исправительной колонии в ее традиционном виде отложили в долгий ящик, вновь стала утверждаться ценность традиционных практик: так, в составленной одним из ведущих юридических факультетов книге о системе исправительных учреждений содержится неожиданное утверждение, что якобы система колоний заслужила восхищение со стороны реформаторов пенитенциарной системы в Европе [Голик 2014]. Новая комиссия, созданная Государственной Думой и начавшая свою работу в январе 2014 года, скорректировала Концепцию и внесла в нее поправки, сместив равновесие в сторону других аспектов модернизации, таких как внедрение электронных систем наблюдения и выделение дополнительных ресурсов на обучение и оплату труда персонала [Бабушкин 2014].

Мертворождение тюремной системы свидетельствует прежде всего об устойчивости в России пенитенциарной культуры, имеющей глубокие исторические корни, что можно объяснить преемственностью в системе координат, в рамках которой Служба исполнения наказаний интерпретирует свою роль и свое назначение, а также воздействием более глубинных культурных императивов. В этой главе я утверждаю, что в России сохраняется приверженность определенным пенитенциарным формам, живучесть которых невозможно удовлетворительно объяснить, лишь сославшись