— Сгодится, — сказал.

Спрятав револьвер, Карабанов хотел спускаться с крыши, но Ватнин остановил его:

— Сиди уж здеся!

— А что?

— Сиди, говорю…

Карабанов приложил руку к голове:

— Башка трещит… Зачем я тебе, есаул?

— Так, — ответил Ватнин. — Больно уж ты рахманный севодни.

Я тебя не пущу одного… До греха-то недалече!

— А, черт с тобой, — ответил Карабанов, но спорить не осмелился и снова завалился на свою вшивую бурку…

Вскоре на крышу поднялся штабс-капитан Некрасов, стал протирать линзы бинокля, всматриваясь куда-то.

— Вы ничего не слышали? — спросил он.

— Опять хабар, — отмахнулся Ватнин.

— Нет, — возразил Некрасов, — новостей нету. А вот часовые с минарета уверяют, будто слышат далекие залпы.

— Где? — поднялся Карабанов.

— Со стороны Чингильского перевала… там!

Карабанов отобрал у Некрасова бинокль.

— Ни черта, — сказал он. — Впрочем у меня круги в глазах, я даже вас плохо вижу…

Поднялся на ноги Ватнин.

— Дай-кось! — приложился к биноклю, расставив для крепости ноги, долго стоял молча, напряженно вглядываясь на север, куда утекали овражные низины плоскогорья.

— Ну? — спросил Некрасов.

Ватнин рывком опустил бинокль.

— Готово, — ответил он.

— Идут?

— Пришли, — сказал сотник. — Будто баранты пасутся, гак мне блазнилось поначалу-то. А когда присмотрелся, то вижу: палатки в степу стоят. Дым видать…

Некрасов посоветовал:

— Назар Минаевич, голубчик, велите сотням дать стройный залп, чтобы гарнизон поднялся. А я сбегаю к Штоквицу.

Штоквиц трогал лицо пальцами, и пальцы оставляли на серых щеках вмятины. Известие Некрасова он встретил спокойно.

— Чепуха, — ответил он, — я уже ни во что не верю. А вот фокус могу показать… — Он залез к себе в рот, и расшатав зуб, вынул его из десен. — Видите? — спросил, отплевываясь. — Уже восьмой пошел. Скоро ням-ням будет нечем… Цинга, милейший, скорбут-с!

— Да послушайте же вы! — закричал Некрасов. — Ватнин видел даже палатки. Он говорил, что это недалеко. Верст за десять отсюда.

Они уже спустились с гор перевала.

— Поднимусь на минарет, — решил Штоквиц.

На лестнице он часто присаживался. Ступени были загажены часовыми, которые не давали себе труда спуститься во двор.

Штоквицу было не до брезгливости — капитан задыхался после каждой ступеньки, винтовая лестница ходила под ним ходуном.

— Что тут? — спросил он часовых, оглядывая Баязет с высоты башни.

— А ничего, ваше благородие.

— Говорят, что Тер-Гукасов разбил лагерь где-то тут невдалеке.

Вы не видели?

— Нет, ваше благородие. Это баранты гонят.

— Тьфу, черт! — выругался Штоквиц, проклиная Некрасова, который заставил его подняться на эту вышку. — Всегда эти умники завихряются в воображении!

Спустившись вниз, комендант велел Потресову дать сигнальный выстрел с пыжом. Старый майор сам вложил в пушку холостой заряд, пригнал к нему пыж, скомандовал:

— Запал!

Пушка рявкнула, и людям пришлось разочароваться: ответного сигнала не последовало.

Штоквица скрючило снова:

— Слушайте, майор, где у вас… это?

— Что, господин капитан?

— Ну, разве трудно понять? Где у вас можно…

— А-а, — догадался Потресов, — зайдите за стенку.

Некрасова комендант потом разругал.

— Бредите? — сказал он недовольно. — Людей взбаламутили!

Однако в настроении гарнизона что-то вдруг резко изменилось.

Еще недавно безжизненно лежавшие по углам, солдаты сейчас задвигались, послышались споры, стрельба по туркам усилилась.

— Даже и так, — ответил штабс-капитан Штоквицу, — но уже лучше стало. Веселее…

Теперь оювсюду слышались возгласы — то один, то другой солдат замечал вдалеке от крепости признаки близкого войска. Многие уверяли, что видят даже движение многочисленной кавалерии.

— Ладно, — согласился Штоквиц и велел вызвать музыкантов наверх.

Бедные музыканты! На кого они стали похожи за эти дни!

Голодные, измученные, шатаясь от слабости, они собрались под аркою аппарели, жалобно позвякивая инструментами.

— Играй! — велел им Штоквиц.

И тут случилось непредвиденное: музыканты не могли выдавить из груди дыхание, чтобы извлечь из инструментов хоть одну ноту.

Бедные, они старательно дули в трубы, старательно щелкали пальцами по клапанам, но из инструментов выходило только сиплое шипение.

Штоквиц был настолько поражен этим, что даже не осмелился ругаться.

— Кто сможет? — сказал он, забирая горн в руки. — Пять рублей кладу, кто выдует «зорю»?

— Десять, — сказал Карабанов.

— Двадцать, — набавил Некрасов.

— Рупь, — закончил отец Герасим, — неча баловать человека.

Все равно пропьет! ..

Вызвался один — солдат Потемкин:

— Умел я когда-то…

Но, сколько ни бился, напрягаясь, у солдата ничего не получилось, и туг сверху раздался радостный крик часового:

— Братцы, зашевелились!

Все выбрались на крепостные фасы, откуда было далеко видно, и взору людей открылась торжественная, незабываемая картина:

«построение перед боем» — так называлась эта картина.

— Красота! — воскликнул Некрасов.

Долина, раскинувшаяся на подступах к Баязсту, была словно разделена на клетки шахматной доски. И вот чья-то невидимая, но опытная рука вдруг легко и почти игриво расставила по этим клеткам фигуры взводов, рот и батальонов. Казачьи сотни в крутом разбеге сделали широкий заезд по кругу, волоча за собой длинный шлейф бурой пыли, и вот уже осадили на повороте, оцепив фланги будущей битвы. Обдуманно и несуетливо фигуры войска начали перемешаться по горной плоскости — ход за ходом, этап за этапом, избегая препятствия, готовя противнику поражение.

— Господа, — воодушевился Штоквиц, — узнаете ли вы руку Тер-Гукасова? Это наверняка он выходит сюда, к нам…

Евдокимов раскрыл рот, и в горле его что-то захрипело.

— Что с вами? — спросили его.

— Я хотел крикнуть «ура», — стыдливо признался юноша…

Гурки ответили огнем: орудия, фальконеты, винтовки, ружья — все было пущено в дело, и Штоквиц велел Карабанову пойти к Потресову: