По возвращении из России Зорбас и Казандзакис расстаются, теперь уже навсегда. Зорбас отправляется в Сербию, где работает на руднике неподалеку от Скопье, заводит новую семью, но о своем «ученом друге» не забывает. Интересуется Зорбасом и Казандзакис, о чем свидетельствуют, в частности, его письма из Германии Галатии Казандзаки:

«Позавчера получил письмо от Зорбаса, в котором он пишет, что дела у него идут хорошо. Посмотрим…» (1922).

«Зорбас мне пишет, чтобы я немедленно выезжал в Сербию, где он мне уже присмотрел дом и т. д. Пишет, что мы больше не будем разлучаться. То ли дела у него идут слишком хорошо, то ли с головой не все в порядке. Надеюсь, первое. Я ему ответил. Посмотрим…» (1923).

«Зорбас не ответил. Наверное, как ты мне пишешь, бродяжничает, и потому мечте о горах Сербии не суждено осуществиться…» «Зорбас не отвечает…» «Зорбас не отвечает – значит, бродяжничает…» «Напиши мне о Зорбасе. Что с ним? Почему мне не пишет?..» «Я жду твоего письма, напиши мне о Зорбасе…» (1924).

Из Сербии в Грецию Зорбас больше не вернулся. Пережив голод во время фашистской оккупации, он умер в начале 1942 года. Известие о его смерти потрясло Казандзакиса. Писатель не спал всю ночь, а наутро сел за роман, наброски которого делал, начиная с 1941-го.

Роман «Житие и деяния Алексиса Зорбаса», как и другие художественные произведения автора, в известной степени иллюстрирует его философские воззрения. Но абстрактная сверхзадача здесь воплощается достаточно органично в конкретных реалистических образах, достоверных описаниях и зарисовках. Задуманный в духе произведений Рабле, Сервантеса, Свифта, текст увлекает жизненностью персонажей, непревзойденным мастерством повествования, удивительным сочетанием юмора, гротеска, пародии с высокой трагедийностью. Перед нами своего рода «философское бытописательство», редкий сплав жизненной конкретики и абстракций, который, может быть, выглядел бы надуманно, не будь такого цельного связующего звена, как главный герой. «Пусть будет здоров Зорбас, – прошептал я, – ведь он наделил теплой любимой плотью зябнущие во мне от холода абстрактные идеи».

В отличие от несколько расплывчатого образа Одиссея, блуждающего в непостижимых глубинах небытия, Зорбас Казандзакиса конкретен, ярок и самобытен. Пожалуй, это единственное исключение из вереницы персонажей, приверженных «героическому пессимизму». Этот герой, подобно ребенку, более всего на свете ценит жизнь и видит мир в его первозданной простоте и красоте, удивляется и радуется самым обыкновенным вещам – дереву, морю, камню, птице, – всякий раз воспринимая окружающее как неповторимое чудо. «Великие мечтатели и великие поэты, – замечает писатель, – всегда видят все вокруг впервые. Каждое утро они открывают для себя новый мир. Точнее, не открывают, а создают его таким». Зорбас силен и богат своей слитностью с землей и природой, умением чувствовать глубоко и мыслить точно, гибко, образно, постигать сокровенную суть вещей и наслаждаться красотой жизни, стремясь сделать ее лучше, человечнее.

Деятельный оптимист Зорбас – антипод автора с его мучительными раздумьями и поисками смысла жизни. Роман как нельзя лучше выражает внутренний мир писателя. Не зря ведь исследователи называют его автобиографическим (хотя и назван он – по образцу «Диалогов» Платона – именем второго главного героя), а самого Зорбаса считают alter ego Казандзакиса. Неприкаянность и какая-то одержимость писателя, его «непохожесть» стали причиной глубокого одиночества. Разочаровавшись во многих реальных друзьях, он стал создавать вымышленных на страницах своих книг. Поэтому многие герои Казандзакиса непроизвольно напоминают его самого – прежде всего тем, что их мысли, чувства, поступки не соответствуют обычным человеческим меркам.

Но если Зорбас в романе представляет материальную, «дионисийскую» стихию, то Рассказчик как бы являет собой духовное, «аполлоническое» начало. Если Зорбас больше доверяет интуиции, отвергая излишнюю рассудочность, то Рассказчик – «бумажная крыса» – во всем исходит из соображений формальной логики, все расчленяет и противопоставляет, оценивает, взвешивает, мотивирует, подвергает анализу, нередко схоластическому: «…Я опять начал, по своей низменной, бесчеловечной привычке, выхолащивать действительность, лишать ее крови, плоти, превращать в абстрактную идею, чтобы соотнести ее со всеобщими законами…» Он и сам понимает ущербность своих умозрительных построений: они надуманны, выдержаны на умственном холоде и уже поэтому бесплодны. Вся глубина, вся полнота жизни остаются недоступны Рассказчику. Глубоко переживая свою оторванность от реальности, он завидует Зорбасу и даже всерьез намеревается «пройти школу» этого человека. Иными словами, и здесь писатель пытается реализовать один из постулатов «Аскетики» – примирить дух и плоть: «…Я наполнил бы душу плотью, наполнил бы плоть душою, сдружил бы в себе, наконец, этих двух извечных врагов…». Но дальше намерений дело не идет, ибо Рассказчик, находясь в плену метафизических страхов и условностей, не может решиться изменить образ жизни, боится потерять единственную опору – писательский труд.

Преодолеть же изначальное противоречие материального и духовного удается как раз Зорбасу. Его «грязная плоть» одновременно является и материальным, и духовным началом, наиболее ярко проявляющимся в знаменитом танце – своего рода духовном озарении плоти, ее гордом взлете над бренностью, старением, разложением, смертью. Эта, говоря словами Казандзакис, «попытка души разбудить уставшее тело» символизирует торжество жизни, победу человека в его борьбе со смертью. «Он взлетел над землей, – читаем мы в романе, – и в глубине неба и моря напоминал старого архангела-партизана. И как будто кричал: „Что ты можешь сделать со мной, Всемогущий? Ничего не можешь! Разве что убить! Убей меня! А мне плевать на это! Я выплеснул душу, сказал все, что хотел, сплясал и теперь в тебе не нуждаюсь!“»

Таким образом, воплощенное в Зорбасе «дионисийское», творческое и вместе с тем буйное, неукротимое, разрушительное начало приводит его к высшему благу – Свободе. Этот образ, типологически восходящий к Одиссею, есть персонификация самой жизни, он приобретает значение жизненного архетипа, извечной матрицы жизни, органически связанной с хтонической стихией. В облике Зорбаса Человек, часто природного мира, стремится к единению с Вселенной.

Если по определению самого Казандзакиса «Житие и деяния Алексиса Зорбаса» – это «зов жизни», то роман «Капитан Михалис» – это «крик Свободы». В плане философском второй роман является как бы продолжением первого, заключительной частью дилогии о смысле человеческого существования. Свобода – основополагающий принцип жизни, непременное свойство любой живой материи, а человеческой в особенности. Главная философская тема романа «Капитан Михалис» – противостояние жизни (или свободы) и насилия. Природное стремление человека к свободе, утверждает писатель, неистребимо. Его можно подавить, но искоренить нельзя.

Преддверием романа «Капитан Михалис» послужили историческая повесть «Капитан Эляс», которую Казандзакис начал писать на французском языке в 1929 году, а также начатая в 1936-м (тоже на французском) биографическая повесть «Мой отец». Оба эти произведения не были завершены, но легли в основу романа. «Я с головой ушел в работу над „Капитаном Михалисом“, – пишет Казандзакис в 1949 году. – Пытаюсь воскресить Ираклион моего детства».