– Я слышал историю о мире в секторе Волопаса, который называется Плаб, – заметил инженер Джо Гибберт. – Более того, это название произносится так, будто ты сморкаешься. Шаксембендер хотя бы можно выговорить.

– Тогда попробуй выговорить их столицу, – предложил Рэндл и медленно произнес: – Тщфлодриташаксембендер. – Он ухмыльнулся при виде лица инженера. – Что в буквальном смысле означает «величайший город маленького зеленого мира». Если тебя это утешит, согласно рапорту, аборигены берегут свои надгортанники и называют столицу Тафло.

– Держитесь крепче, – вмешался Бентон. – Мы снижаемся.

Он сражался с пультом управления, пытаясь следить за показаниями шести приборов одновременно. Крейсер покинул орбиту, штопором вошел в атмосферу и вскоре с ревом сделал круг низко над городом, оставляя четырехмильный след огня и перегретого воздуха. Посадка представляла собой затяжное, тряское скольжение на брюхе по лугам к востоку от столицы. Повернувшись в кресле, Бентон самодовольно произнес:

– Вот видите, ни одного трупа. Отличная работа!

– Тебе просто повезло, – презрительно фыркнул Гибберт. – Я видел, как ты все бросил и отчаянно схватился за кроличью лапку. До сих пор она работала, но однажды перестанет.

– Мы, пилоты, намного выше примитивных обычаев инженерной профессии – если, конечно, это можно назвать профессией, – высокопарно начал Бентон. – И не в нашей традиции в критические мгновения возиться с анатомическими частями кролика. А потому я сейчас объясню тебе…

– Вон они идут, – перебил Рэндл, смотревший в бортовой иллюминатор. – Не меньше десятка, и торопятся.

Гибберт присоединился к нему, выглянул сквозь стеклоброню.

– Как мило, когда тебя приветствуют дружелюбные гуманоиды. Приятное разнообразие по сравнению с тем, что мы обычно видим. Это вам не подозрительные или враждебные твари, напоминающие фантастические видения после венерианского ужина из десяти блюд.

– Они рядом с нами, – доложил Рэндл. Сосчитал гостей. – Двадцать голов. – Он протянул руку и открыл автоматический шлюз. – Впустим их.

Он не колебался, несмотря на горький опыт, полученный во многих других мирах. За века подобных исследований это была лишь третья планета, населенная гуманоидами, и, если ты повидал множество жизненных форм, каких не встретишь в ночных кошмарах, всегда радуешься привычным человекообразным. Это вселяет уверенность. Любая компания гуманоидов в дальнем космосе – все равно что колония соотечественников на чужбине.

* * *

Чуть больше половины гуманоидов вошли в корабль, меньшая группа осталась снаружи. На них было приятно смотреть: одна голова, два глаза, один нос, две руки, две ноги, десять пальцев, старые добрые суставы. Они почти не отличались от экипажа, разве что были чуть меньше, чуть изящней и обладали кожей насыщенного медного цвета. Да, это было самое большое отличие: темное сияние медной кожи и блеск угольно-черных глаз.

Их предводитель говорил на архаичной косморечи, выговаривая слова так, словно тщательно заучил их под руководством наставников, передававших язык из поколения в поколение.

– Вы земляне?

– Так точно, – радостно откликнулся Бентон. – Я Бентон, пилот. А на этих двух кретинов можете не обращать внимания, они тут для балласта.

Предводитель явно пришел в замешательство и немного смутился. С сомнением изучил двух кретинов, потом вновь переключился на Бентона.

– Я ученый Дорка, один из тех, кому доверили сохранить ваш язык ради сего дня. Мы вас ждали. Фрейзер заверил нас, что рано или поздно вы придете. Мы думали, вы придете намного раньше. – Его черные глаза не отрывались от Бентона, наблюдали за ним, изучали, пытались проникнуть в его сознание. В них не было радости встречи, скорее странная, тоскливая неловкость, смесь надежды и страха, которая каким-то образом передалась его спутникам и постепенно набрала силу. – Да, мы ждали вас давным-давно.

– Может, мы бы и прилетели сюда давным-давно, – признал Бентон, которого отрезвила неожиданная холодность встречи. Он коснулся стенной стойки, прислушался к едва различимому ответу скрытого за ней аппарата. – Но мы, флотские, летим туда, куда прикажут, а до недавнего времени нам не поступало приказов насчет Шаксембендера. Кто такой Фрейзер? Разведчик, который вас обнаружил?

– Разумеется.

– Хм! Надо полагать, его рапорт затерялся в бюрократических документах, где по сей день могут покоиться многие важные рапорты. Старые отчаянные космические разведчики вроде Фрейзера выходили далеко за официальные рамки своих полномочий, рисковали собственной шкурой, пока не собрали список жертв пять ярдов длиной. Престарелый очкастый бюрократ – вот единственная форма жизни, способная им помешать. Единственный способ остановить энтузиаста – принять его рапорт и забыть о нем.

– Возможно, это к лучшему, – предположил Дорка, еще неуверенней. Покосился на стенную стойку, однако не стал спрашивать о ее предназначении. – Фрейзер сказал нам, что чем больше пройдет времени, тем больше будет надежда.

– Сказал, значит? – Озадаченный Бентон вгляделся в медное лицо предводителя, но тщетно. – И что он имел в виду?

Дорка вздрогнул, облизнул губы, повел себя так, словно сказать больше означало сказать лишнее. Наконец уклонился от ответа:

– Откуда нам знать, что имеют в виду земляне? Они похожи на нас – и в то же время не похожи, ведь наши мыслительные процессы могут различаться.

Этого было недостаточно. Чтобы прийти к пониманию, истинной основе любого союза, требовалось расследовать вопрос до победного конца. Но Бентону было плевать. И не без причины. Она имела отношение к аппарату, продолжавшему тихо шипеть за стеной. Столетия космических путешествий вынудили человечество обзавестись самыми нужными инструментами.

Поэтому он приветливо, обезоруживающе сказал Дорке:

– Надо полагать, этот Фрейзер делал ставку на то, что корабли станут больше и быстрее, чем в его время. Тут он немного просчитался. Они стали больше – но не быстрее.

– Нет? – Судя по тону, Дорку не интересовали скорости космических кораблей; его терзало совсем другое. Это было вежливое, равнодушное «Нет?».

– Они могли бы стать намного быстрее, – продолжил Бентон, – если бы мы удовлетворились крайне низкой надежностью, как во времена Фрейзера. Но эпоха «смерти-или-славы» прошла. Мы больше не строим скорлупок для самоубийц. Перемещаемся от солнца к солнцу единым целым и в чистом белье.

Всем троим было очевидно, что Дорке все равно. Его занимало что-то иное, что-то неуловимое, невысказанное, некая загадочная одержимость непонятной природы. Она же отражалась на смуглых лицах гуманоидов, толпившихся за спиной Дорки. Дружелюбие, скованное смутным страхом. Приязнь, скрытая черным саваном сомнения, опасения. Они напоминали детей, которые хотят погладить незнакомое животное, но боятся, что их укусят.

* * *

Их общий настрой был столь очевиден – и столь противоречил ожиданиям, что Бентон невольно попытался найти объяснение. Его ум напряженно трудился, пока Бентона внезапно не осенило: быть может, Фрейзер – до сегодняшнего дня единственный виденный аборигенами землянин – поссорился с хозяевами после того, как отправил рапорт. Быть может, имели место противоречия, споры, угрозы и, наконец, столкновение между меднокожими гуманоидами и упрямым землянином. Быть может, Фрейзер попытался вырваться, и местные жители на три столетия запомнили эффективность земного оружия и его колоссальную убийственную мощь.