ай! Он не уважает Библию, если не кричит, что черта оседлости должна быть отменена…

29.111.1914

Евреи подходят к русским с этою содомическою улыбкою обоюдо-полого существа, тихою содомическою поступью, и говорят: «Какая вы талантливая нация», «какое у вас широкое сердце», и под этим звучит только — «отдай мне, пустой человек, все, что можно», «уступи мне во всем, бездарный человек».

(Выслушав рассказ о Лернере от Семенова: до чего Лернер презирает и ненавидит русских. Лернер — пушкинианец)[425].

Вот что: все евреи, от Спинозы до Грузенберга, не могут отвергнуть, что когда произносится слово ЕВРЕИ, то все окружающие чувствуют ПОДОЗРЕНИЕ, НЕДОВЕРИЕ, ЖДУТ ХУДОГО, ждут беды себе. Что? Почему?

Как? — Неизвестно. Но не поразительно ли это общее беспокойство, и недоверие, и страх… («Мимолетное»).

Применяя понятийный аппарат Бахтина к творчеству Розанова, «Сахарну» и «Мимолетное» в частности можно квалифицировать как диалогическую афористику.

Событийный контекст Розанов «втискивает» в предельно сжатые лаконичные формулировки, одновременно иронически-провокационно корректируя этот контекст. Афоризм Розанова представляет собой диалогический контрапункт внелитературного контекста и квазиантитезы ему автора. Последняя организована не как суждение — логический вывод, а по законам карнавального мироощущения1.

Нельзя не отметить также и квази-фольклорный характер юдофобской афористики Розанова, не добавляющей, впрочем, ничего нового к традиционно уничижительным характеристикам евреев в русских пословицах и поговорках[426],[427].

Не брезговал Розанов в своих антиеврейских инвективах использовать расхожие антисемитские штампы, например, образа еврея-паука, сосущего все соки из добродушно-простодушного русского человека. В книге «Опавшие листья. Короб второй» Розанов пишет:

Погром — это конвульсия в ответ на муку. Паук сосет муху. Муха жужжит. Крылья конвульсивно трепещут, — и задевают паука, рвут бессильно и в одном месте паутину. Но уже ножка мухи захвачена в петельку.

И паук это знает. Крики на погромы — риторическая фигура страдания того, кто господин положения.

Погром — грех, жестокость. Погром — всегда убийство и представляет собою ужас. Как убийство при самозащите есть все-таки убийство. И его нельзя делать и можно избежать, — прямою физическою защитою евреев. Но, сделав это, надо подрезать паутину по краям, и бросить ее, и растоптать ее. Нужно освободиться от паука и вымести из комнаты все паутины.

В подробном исследовании литературного критика Михаила Золотоносова истории образа «еврея-паука» показано, что:

Еще Ф. М. Достоевский в «Дневнике писателя» (1876, сент.), в главе «Piccola bestia» сравнивал Биконсфильда-Дизраэли, «великого еврея», с пауком: «Паук, паук, piccola bestia; действительно ужасно похож; действительно, маленькая мохнатая bestia! И ведь как шибко бегает!» [ДОСТОЕВСКИЙ-ПСС. Т. 23. С. 110][428].

Образ не был забыт в дальнейшем, в антисемитской литературе начала XX в. он встречается регулярно. В ноябре-декабре 1905 г. издававшийся антисемитом В. В. Комаровым «Русский вестник» осуществил публикацию повести польского писателя К. Юноши «Пауки» [429], разоблачавшей мерзких евреев-ростовщиков. Кстати, в январской книжке того же журнала за 1906 г. началась публикация романа известной писательницы-антисемитки В. И. Крыжановской (Рочестер) «Паутина».

Брат убитого евреем Богровым Петра Столыпина, «нововременский» журналист Александр Аркадьевич Столыпин в «Заметках», опубликованных спустя ровно месяц после убийства, писал о евреях как об особых существах, не совпадающих «с нашим пониманием людской природы. Мы можем их наблюдать, как наблюдаем и изучаем животных, мы можем чувствовать к ним отвращение такого же порядка, как наше отвращение к гиене, шакалу или пауку, но говорить о ненависти к ним значило бы поднимать их до нашего уровня».

В начале XX в. тема паука-еврея активно трактовалась в газетно-журнальных карикатурах. В органе русских монархистов-союзников (имелся в виду «Союз русского народа»), антисемитском «Вече», выходившем в Москве, художник <…> на карикатуре «Страшная паутина» (Вече. 1909, 5 мая) изобразил еврея-паука, хватающего когтистыми лапами русских людей, бессильно вязнущих в еврейской паутине. 14 июля того же года <он же> поместил в газете карикатуру «Два паука»: на глобусе сидит паук, за столом сидит еврей, перед которым лежат «еврейские» атрибуты — талмуд, счеты и деньги.

Сионизм — оружие империализма. Транспарант на первомайской демонстрации в Москве, 1972 г.

Юмористический антисемитский журнал, издававшийся в Петербурге <…> так и назывался: «Паук». В одном из номеров еврей изображен в виде мерзкого, сладострастного паука, который опутал паутиной обнаженного христианского мальчика и уже наложил на него мохнатые лапы. Рисунок назывался: «Ритуальное убийства в изображении древних египтян: Снимок со старинной египетской фрески». Целая роспись евреев-пауков была представлена киевской черносотенной газетой «Киевская копейка» (1915–1917) <…>.

<…>

В уже знакомом нам «Пауке» еврей сравнивался с «нечистым» насекомым в стихотворении «Жид» (подписано «Укол Ядовитый»):

Есть пейсатая тварь,

Что козлом отдает,

Что заразу, угар Революции льет,

Что обманом живет На том теле страны,

Из которого пьет Соки сын сатаны.

Эта тварь — Горбонос,

Жид — пейсатый паук,

У которого нос,

Что клюв хищника — крюк [430] [ЗОЛОТОНОСОВ. С. 263–264].

Таким образом, Василий Розанов в середине 1910-годов кардинальным образом поменял направление своего трикстерского амплуа. Из иудействующего христоборца и филосемита-эксцентрика он превратился в записного христианского юдофоба, отстаивающего в публичном пространстве политику государственного антисемитизма. Толчком к этому перевоплощению послужило как убийство Столыпина евреем-революционером Богровым (как это утверждал Розанов в письме Гершензону), так — в еще большей степени, судебный процесс, направленный против еврейского приказчика Менделя Бейлиса, которого обвинили в том, что он в марте 1911 г. в Киеве совершил ритуальное убийство тринадцатилетнего христианского мальчика Андрея Ющинского. Процесс, напоминавший средневековые антисемитские судилища, был инспирирован крайне реакционными кругами, связанными верхними эшелонами власти[431], опирался на фальсификации, грязную ложь, провоцировал насилие и выставлял Россию в глазах мировой общественности в самом черном свете. Духовная элита России и либеральная и социал-демократическая общественность, составлявшие большинство российского социума, возмущенно и с отвращением реагировали на это антисемитское судилище. Дистанцировалась от него и Русская православная церковь: никто из авторитетных православных богословов не был готов защищать перед судом тезис относительно ритуальных убийств[432]. Розанову же этот процесс дал обильную пищу для оживления его архитипических комплексов и психопатических страхов. Еще вчера превозносивший достоинства иудаизма он, мобилизовав всю свою журналистскую прыть, в 1913–1914 годах он пишет серию статей и выпускает одну за другой несколько книг, в которых былые опасения-нападки перерастают в устрашающее мифотворчество. Выдвигаемые им метафизические «аргументы», с его точки зрения, должны были свидетельствовать о существовании у евреев кровавого ритуала. Но никаких доказательств у Розанова не