– Надень. Пока не высохла твоя одежда.

Он бросил на пол мокрые штаны и подошел ко мне.

– Ты на меня рассердился. Ты меня ударишь. Или отрубишь мне руку.

– Нет, Олух. Ты сделал мне больно, но ты испугался. Я на тебя не сержусь и не собираюсь отрубать твою руку. Я не хочу тебя бить.

– Человек с одной рукой сказал…

– Человек с одной рукой врет. И его друзья тоже. Подумай об этом. Я пахну собачьей мочой?

Олух помолчал немного, а потом неохотно ответил:

– Нет.

– Я тебя хоть раз ударил? Отрубил тебе руку? Вот, возьми тунику. Мне кажется, ты замерз.

Олух осторожно приблизился ко мне.

– Нет. – Подозрительно уставившись на тунику у меня в руках, он спросил: – Зачем ты мне ее даешь?

– Она – то же самое, что розовое пирожное, изюм и перо. Твой принц хочет, чтобы ты носил хорошую одежду. В ней тебе будет тепло. А очень скоро принц прикажет сшить для Олуха новую одежду.

Не убирая стен, я сделал осторожный шаг в его сторону и натянул тунику ему через голову. Она все равно оказалась слишком длинной и собралась складками у ног. Рукава скрывали кисти рук. Я помог Олуху их закатать, а из обрезков сделал пояс. Теперь он мог ходить, не наступая на край туники. Прижав к груди руки, он вдруг сказал:

– Мягкая.

– Ну уж наверняка мягче твой старой одежды. Потому что она чище.

Я вернулся к своему стулу и тяжело сел. Головная боль начала понемногу отступать. Возможно, Чейд был прав, когда рассуждал про эльфовскую кору. Зато все тело у меня саднило после падения на пол, да и синяки, полученные от отца Сваньи, давали себя знать. Я вздохнул.

– Олух, сколько раз ты к ним ходил?

Он стоял, высунув изо рта язык, и думал.

– В дни стирки.

– Я знаю. Ты ходишь туда в дни стирки. Но сколько раз? Сколько?

Он облизал верхнюю губу, с самым серьезным видом кивнул и заявил:

– Каждый раз, когда день стирки.

Я понял, что больше мне ничего от него не добиться.

– Ты ходишь к ним один?

Олух нахмурился.

– Нет. Я мог бы, но он меня не пускает.

– Из-за монет, которые они ему дают. И тебе.

Он нахмурился еще сильнее.

– Бьет Олуха. Отнимает денежки. Потом однорукий разозлился. Я сказал ему. Теперь он берет монеты, а мои денежки отдает мне. На конфеты.

– Кто?

Олух помолчал немного, а потом ответил:

– Я не должен про него говорить. – Я уловил эхо его ужаса, когда зазвучала музыка Олуха, пронизанная голосами коз и звоном упряжи. Он почесал в затылке, затем расправил волосы руками так, чтобы их видеть. – А ты подстрижешь мне волосы? Мама иногда их стригла после того, как я мылся.

– Хорошая мысль. Давай подстрижем твои волосы.

Я с трудом поднялся на ноги. По-видимому, я сильно ударил колено, когда упал. Я был в отчаянии, но понимал, что мои попытки вытянуть из Олуха нужную информацию только загонят ее еще глубже под покров страха.

– Садись за стол, Олух, а я пока поищу ножницы. А ты можешь мне что-нибудь про них рассказать? Например, про однорукого? Где он живет?

Олух молча подошел к столу и сел. И тут же взял в руки пирожное, которое принялся разглядывать. Казалось, он забыл обо всем на свете. Я подошел к нему с ножницами в руках.

– Олух, о чем с тобой разговаривал однорукий?

Не глядя на меня, Олух ответил пирожному:

– Я не должен о нем говорить. Ни с кем. Или они меня убьют. А мои потроха будут валяться в грязи.

Обеими руками он начал гладить свой толстый живот, словно хотел убедиться, что с ним все в полном порядке.

Я принялся снова расчесывать его волосы. Олух немного успокоился и вернулся к изучению пирожного.

– Я подстригу твои волосы так, чтобы они прикрывали шею. Тогда у тебя не будут мерзнуть уши.

– Угу, – равнодушно согласился он, поглощенный созерцанием розового чуда.

Занимаясь волосами Олуха, я вспомнил про Неда, и мне ужасно захотелось вернуться в то время, когда он был еще маленьким. Тогда я точно знал, что делаю все правильно. Я его хорошо кормил, учил ловить рыбу, следил за тем, чтобы он спал по ночам и ходил в чистой одежде. Что еще нужно десятилетнему мальчишке? А вот юноша – совсем другое дело. Может быть, мне удастся сходить сегодня вечером в город, чтобы его проведать.

Гора волос на полу росла по мере того, как ножницы состригали неровные пряди, торчавшие в разные стороны.

Я решил подойти к проблеме с другой стороны.

– Я знаю, что ты не должен говорить мне про однорукого. Про это нельзя. И мы не будем. Я даже не стану спрашивать, что он от тебя хочет. Но о том, что ты им рассказал, наверное, можно. Они же не велели тебе про это молчать, не велели?

– Не-ет, – задумчиво протянул Олух и вздохнул. Стрижка явно его успокаивала. – Однорукий… – тихо проговорил он, и в моем сознании вместе с музыкой возник образ Лодвайна.

Лодвайн оказался гораздо более худым, чем я его запомнил, но ведь он лишился руки и потом долго лежал в лихорадке. Такое случается. Он смотрел на меня, и я на мгновение растерялся, но быстро справился с собой: теперь я видел его глазами Олуха, который был значительно ниже. Но даже и так его лицо окутывали тени. Олух вспоминал, скорее, звуки. То, что представало перед его мысленным взором, было гораздо более невнятным, чем-то, что он слышал. Я прислушивался к голосу Лодвайна, который пронизывал воспоминания Олуха, пугая его своим неудовольствием.

«Это твой источник информации, Пэджет? Так-то ты помогаешь мне решить мою самую главную задачу? Он нам не подойдет. Он настолько глуп, что даже имени своего не в состоянии запомнить, не говоря уже о чем-нибудь важном».

«Он прекрасно подходит для ваших целей, – сказал кто-то – по-видимому, человек по имени Пэджет. – Он уже сообщил нам много полезного, правда, дурачок? Старик к нему расположен. Так ведь, Олух? Ты же теперь работаешь на самого лорда Чейда, верно? Расскажи про лорда Чейда и его особую комнату».

А затем, очевидно обращаясь к Лодвайну, он заявил: «Нам просто сказочно повезло. Когда мальчишка-конюх притащил его сюда, я думал так же, как ты, что от него не будет никакого прока. Но придурку позволяют разгуливать по замку и заходить, куда ему вздумается. Он много знает, Лодвайн. Просто нужно уметь выудить у него необходимые сведения».

Я не видел Пэджета глазами Олуха, но я его чувствовал. Крупный, широкоплечий, но не слишком высокий… страшный, может сделать больно голыми руками…

Затем зазвучал другой, женский, голос.

«Он хорошо на нас работает, лошадник. Не стоит менять… как там говорят? Коней на переправе не меняют, так, кажется? Да. Если тебя устраивает то, что мы можем предложить, не нужно ломать работающий механизм».