Эмилия выглянула из окна на темный лес и окутанные полумраком горы, едва видные глазу, и перед нею развернулась картина природы, погруженной в глубокий покой после бури: леса стояли не шевелясь, и даже облака с трепещущим на них отблеском зари едва двигались по небу. Одинокий солдат мерно шагал по террасе; двое-трое других, подальше, заснули на стенах, утомленные ночным караулом. Подышав немного чистым утренним воздухом, напоенным благоуханием растительности, омытой дождем, и прислушавшись еще, не слышно ли звуков музыки, Эмилия захлопнула окно и удалилась на отдых.

Прошло несколько дней в томительной неизвестности, — Людовико успел узнать от солдат только одно, что в комнатах, указанных Эмилией, действительно содержится пленник, и что он француз, захваченный ими в стычке с отрядом его соотечественников. За это время Эмилия избегала преследований Бертолини и Верецци, почти не выходя из своей комнаты; только иногда по вечерам она решалась пройтись по смежному коридору. Монтони, по-видимому, свято соблюдал свое последнее обещание, хотя нарушил первое; по крайней мере, свое теперешнее спокойствие Эмилия приписывала исключительно его покровительству. В одном она была теперь твердо уверена: в нежелании своем уезжать из замка, пока не узнает чего-нибудь достоверного о Валанкуре; этих сведений она ждала с напряженным нетерпением и, собственно говоря, без всякого ущерба для себя, так как до сих пор не представлялось никакой возможности к бегству.

На четвертый день Людовико уведомил ее, что он надеется проникнуть в камеру, где содержится пленник: его впустит один знакомый солдат, до которого дошла очередь караулить его завтрашнюю ночь. Впрочем, Людовико не обольщался надеждами: под предлогом внести кувшин с водою, он войдет в камеру заключения, и так как из осторожности он не сообщил часовому о цели своего посещения, то ему придется ограничиться очень кратким разговором с пленником.

Эмилия ожидала результата этого свидания в своей комнате, так как Людовико обещал прийти к ней вечером вместе с Аннетой. После нескольких часов нетерпеливого ожидания он наконец явился. Эмилия произнесла имя Валанкура, но больше не могла выговорить ни слова и застыла в трепетной тревоге.

— Шевалье не захотел доверить мне свое имя, синьора, — начал Людовико, — но когда я назвал вас, то он пришел в неописанную радость, хотя вовсе не так сильно удивился, как я рассчитывал.

— Значит, он помнит меня, — воскликнула Эмилия.

— О, это конечно мосье Валанкур! — вмешалась Аннета, нетерпеливо поглядывая на Людовико. Тот понял смысл ее взгляда и отвечал, обращаясь к Эмилии:

— Да, сударыня, шевалье вас помнит и питает к вам большое уважение, как, смею сказать, и вы к нему. Он спросил, каким образом вы узнали, что он находится в замке, и не приказали ли вы мне говорить с ним. На первый вопрос я мог отвечать, а на второй нет, и тогда он опять стал рассыпаться в восторженных выражениях радости. Я боялся, как бы он своим экстазом не выдал себя перед часовым.

— Но каков он из себя, Людовико? — прервала его Эмилия. — Я думаю, он смотрит печальным и больным после такого долгого заточения?

— Ну, что касается печали, то я что-то не заметил ее, сударыня, пока был с ним; напротив, он показался мне в прекрасном расположении духа, ей — Богу! Он сиял радостью и, судя по всем признакам, чувствует себя здоровым, но я и не спрашивал его о здоровье.

— Не дал ли он какого поручения ко мне? — спросила Эмилия.

— О, да, синьора, и еще прислал одну вещицу, — отвечал Людовико, роясь в своих карманах.

— Ну, куда же она девалась, уж не потерял ли я? Шевалье сказал, что он хотел написать вам, но у него нет ни пера, ни чернил; он собирался что-то еще сказать мне для передачи вам, но тут вошел часовой, и он только успел сунуть мне вот это.

Людовико вытащил из-за пазухи миниатюру, которую Эмилия взяла дрожащей рукой. Оказалось, что это был ее собственный портрет — тот самый портрет, который мать ее потеряла при таких странных обстоятельствах в рыбачьем домике в «Долине».

Слезы радости и нежности подступили к ее глазам, а Людовико продолжал свое повествование:

«Скажите вашей госпоже, — молвил шевалье, отдавая мне портрет, — что это изображение было моим спутником и единственным утешением во всех несчастьях. Скажите ей, что я носил его у самого сердца и что посылаю его ей, как залог привязанности, которая не умрет вовек; что я не расстался бы с портретом, если б не питал надежду вскоре получить его обратно из ее рук. Скажите ей…»Как раз в эту самую минуту и вошел часовой: шевалье не мог докончить; но перед тем он просил меня устроить ему свидание с вами. И когда я сказал, как мало я имею надежды убедить часового помочь мне, он заметил, что это может быть не так важно, как я воображаю, и велел мне только принести обратно ваш ответ, и тогда он скажет мне еще что-то. Вот, синьора, теперь, кажется, все…

— Как мне отблагодарить вас, Людовико, за ваше усердие? — сказала ему Эмилия. — Право, я не в состоянии этого сделать. Когда вы опять увидитесь с шевалье?

— Наверное не могу сказать, это зависит от того, кто будет стоять на часах после моего приятеля: между солдатами есть всего два-три человека, у кого я могу попросить впуска в камеру заключения…

— Было бы лишним напоминать вам, Людовико, — продолжала Эмилия, — как я заинтересована в том, чтобы вы поскорее увидались с шевалье! когда вы его увидите, передайте ему, что я приняла портрет с теми чувствами, какие он желал возбудить во мне. Скажите ему, что я много выстрадала и до сих пор страдаю…

Она остановилась.

— А сказать ему, что вы желаете видеться с ним? — спросил Людовико.

— Разумеется, сказать, — отвечала Эмилия.

— Но когда, синьора, и где?

— Это будет зависеть от обстоятельств, — отвечала Эмилия, — место и час он должен сам указать, выбрав наиболее для него удобные.

— Что касается места, барышня, — заговорила Аннета, — то во всем замке не найдется более удобного, как коридор, где мы можем видеться, знаете ли, с ним безопасно; а час надо выбрать такой, когда все синьоры спят, если это когда-нибудь бывает!

Про все это, Людовико, вы можете известить шевалье, — сказала Эмилия, останавливая поток речей своей горничной, — и предоставить ему действовать, как он найдет нужным. Скажите ему, что сердце мое не изменилось. Но главное — пусть он повидается с вами как можно скорее! Мне бесполезно повторять вам еще раз, Людовико, с каким нетерпением я буду ждать вас.