Технический опять уставился в бумажку, но, судя по мертвой тишине, все и так все поняли.

– Комиссия рекомендует отменить решение о выделении самостоятельной производственно-административной единицы «Чугунолитейный завод», вернув корпус серого и ковкого чугуна с сопутствующими подразделениями и службами в состав воссозданного единого литейного завода КамАЗа, – вполголоса прочитал технический. – Подготовку к производству высокопрочного чугуна рекомендовано прекратить, впредь принимать к освоению только технологии, утвержденные НАМИ и ВАЗом по согласованию с заказчиком. Руководство процессом объединения рекомендовано возложить на дирекцию завода стального и точного литья. Вот так. Рекомендации, понятно, будет утверждаться на уровне генеральной дирекции, но я особых затруднений не предвижу. Больше нам такие эксперименты…

Он помолчал, разглядывая зал и сохранявшего полную неподвижность директора ЧЛЗ – вернее, уже бывшего директора бывшего ЧЛЗ. Потом, спохватившись, добавил:

– А что сорвали задание партии… Тихо-тихо, я не по персоналиям, я про всех нас – сорвали, это факт, так? Так. Ну вот. Тут уже не нам решать, кто виноват, кто прав с партийной точки зрения. Мы производственники всего лишь, а для этого есть партийные и государственные органы, правильно я понимаю, товарищи?

Хисматуллин из парткома объединения мрачно кивнул, а Маетнов из горкома что-то обеспокоенно пробормотал техническому в плечо. Технический коротко ответил, снова оглядел зал, обойдя взглядом руководство ЧЛЗ и особенно Вазыха, развел руками, свел их обратно, потер, будто обмывая, и подытожил:

– Так что у меня все. За работу, товарищи.

После пятисекундной паузы по залу метелкой проехал шепоток: товарищи уточняли друг у друга, точно ли все кончилось. Уточняли не зря – самые торопливые едва заскрежетали стульями, когда Хисматуллин, дотянувшись карандашом до графина, звонко тюкнул пару раз и зычно сообщил:

– Членов бюро попрошу остаться на внеочередное заседание парткома.

– Где пройдет? – спросил Кошара со вздохом, и Хисматуллин принялся объяснять, что прямо здесь и остальные члены бюро уже оповещены и должны подтянуться.

Вазых, потупившийся, как и все, когда мимо размеренно прошагал директор ЧЛЗ, попытался понять, что он чувствует в новом качестве – безработного, из-под которого выдернули кресло вместе с заводом. Понял, что ничего не чувствует, и, немного удивляясь себе, направился к двери, в которую уже тревожно заглядывал Виталий. Вот ведь амбал безмозглый, подумал Вазых почти весело, мало с утра ему талдычили: «Уйди отсюда, на глаза никому не кажись, если спросят, на меня все вали». А он все: «Да не, да не», да еще и у дверей дежурил, курант кремлевский. Сейчас снова начнет ныть, теперь уже техническому с Федоровым, что это он в лесу самый слабый, его, мол, и казните. Подойти да по тупой светлой башке дать разок, если дотянуться смогу.

Не смог. Хисматуллин окликнул:

– Вазых Насихович, вы останьтесь, пожалуйста.

– Так я же не в бюро, – удивился Вазых, рассеянно наблюдая, как Федоров, жестом отстранив Виталия, проходит было мимо него, потом что-то брезгливо говорит и шагает дальше, где маячит Юра, – и ему тоже говорит что-то резкое, и Юра, недоверчиво посмотрев на Вазыха, поспешно уходит вслед за Федоровым. А Виталий так и стоит, растопырив глаза в область невидимого и, наверное, несуществующего подоконника.

И тут Вазых сам застыл глазами вниз, как будто увидел тот же несуществующий подоконник. Он понял, зачем его просят остаться и почему у Хисматуллина такой ласковый и чужой голос.

Час спустя он вышел из ворот седьмой проходной и, поскрипывая полегшим с начала смены снегом, зашагал к остановке, к которой очень кстати подходил трамвай до сорок восьмого комплекса. Переодеваться не потребовалось – совещание открылось утром, так что Вазых под дубленкой так и был в пиджаке и при галстуке, в которых выехал из дома. Пришлось обойтись без переодевания и на стройке – просто не во что. До сих пор он приезжал на стройку комиссарить и командовать. Сегодня прибыл с тем же намерением, так сказать, для прощального поцелуя, но поцелуй затянулся и заиграл различными красками, которыми маляры нахалтурили на втором этаже. Вазых заставил все переделать, мимолетно удивляясь собственному спокойствию, и даже показал пример, от которого слегка пострадали правый сапог и рукав дубленки, а рубашка и полпиджака вымокли насквозь. Спохватился он, когда совсем стемнело и работяги начали канючить все более свирепым тоном. Вазых, щурясь от красочной вони и головной боли, вполне искренне поблагодарил их, последний раз осмотрел стены второго этажа, гладкие и лоснящиеся, решил, что пусть не на века, но на несколько лет он незаметную память о себе оставил. Обошел вокруг садика и пошел домой – все так же спокойно.

Домой идти не хотелось. Хотелось орать в темное небо, или нажраться в сопли, или убить сначала технического, потом Федорова, потом Хисматуллина, потом Соловьева с Епифановым. Или всё и всех сразу. Но последний пункт относился к невыполнимым, а без него выходило несолидно. К тому же одному нажираться было глупо, а подходящую компанию для сегодняшнего – да хоть завтрашнего и послезавтрашнего – вечера Вазых придумать не мог, как ни старался. Невозможно пить с теми, кого подвел, – особенно с Николаем Ильичом, да и всей распущенной по его, Вазыха, вине дирекцией ЧЛЗ. И нельзя пить с предателями. А предателями оказались почти все.

Кроме дирекции.

И кроме домашних, конечно.

Поэтому Вазых ехал домой.

Всю дорогу он продумывал, что и как сказать дома. Главное – не про строгач по партийной, этого касаться было совсем невозможно, даже краешком мысли. Все остальное терпелось – надо только найти слова полегче и понебрежней.

И вроде нашел, и сердце уже почти не болело, и ком в горле, скорее всего, накатался из холода, сырой рубахи и запаха краски, а вовсе не из тонких душевных причин. Вазых держался бы до последнего и последнего так и не случилось бы, кабы Турик был дома, а Лора не выступила бы настолько невпопад и настолько убийственно.

Вазых доел щи, поковырял принесенный с балкона винегрет – последний из оставшихся с Нового года салатов – и сказал почти небрежно:

– Я, Лор, пару недель дома посижу. Решил, пока такая неразбериха, отпуск взять.

– Уволили? – прошептала Лора и немедленно накрыла рот рукой.

– Почему уволили-то? – раздраженно спросил Вазых. – Наоборот, сказали, по административной части претензий нет. Просто, пока чугунолитейный несамостоятелен, обратно реорганизацию делают, будет единый литейный. Ну и отдельный главный энергетик не нужен, получается.

– И куда, значит? – спросила Лариса из-под руки.

Вазых сказал с отрепетированной легкостью:

– Да уж не пропаду. Пока с Туриком на лыжах походим хоть, ну и с тобой…

– А если не возьмут?

– Что значит – не возьмут? Уж спецы моего уровня всегда нужны. А не возьмут – значит ты кормить будешь. Прокормишь троих, а?