Поздним вечером мы собрались в небольшом жилом помещении Гитлера, чтобы выпить на дорогу. Пришли Ева Браун, фрау Юнге, диетическая повариха фюрера фройляйн Мар-циали, а также Шауб, Лоренц и я. В этом узком кругу о войне мы не говорили. Отвлечь Гитлера от этих мыслей, как всегда, лучше всего сумела Герда Кристиан.

22 апреля Кейтель и Йодль начали решительно настаивать, чтобы Гитлер покинул Берлин. Но он все еще пребывал в нерешительности, пока при докладе обстановки не возник скандал с сухопутными войсками. Донесения командующих бьющихся за Берлин армий противоречили друг другу. Складывалось впечатление, что каждый из них сражается сам по себе и никакое упорядоченное сопротивление уже невозможно. Генерал Кребс этого противоречия объяснить не смог. Было неясно, что это: следствие русского перевеса в силах или же крах собственного командования? Как будто одно можно было еще отделить от другого! Гитлер пришел в крайнее возбуждение. Он приказал всем присутствующим, включая Кейтеля, Йодля, Кребса и Бургдорфа, выйти из помещения, а затем из его уст полился поток брани в адрес командования сухопутных войск и «давних предателей» из их рядов. Я сидел за дверью в соседнем помещении и слышал почти каждое слово. То были страшные полчаса. После этой вспышки яркости Гитлеру стал ясен конец. Фюрер приказал Кейтелю и Йодлю отправиться к Деницу и сражаться вместе с ним. Сам же он останется в Берлине и покончит жизнь самоубийством.

Кейтель и Йодль доложили о своем отбытии и направились в Северную Германию. Шауб получил задание уничтожить содержимое личного сейфа в бункере фюрера, а потом вылететь в Берхтесгаден, чтобы сжечь на Оберзальцберге его приватные бумаги.

Окружение Гитлера продолжало сужаться почти с каждым часом. Было заметно, что каждый занят собственными мыслями. В тот день царила своеобразная атмосфера. Бодро и раскованно держался только статс-секретарь Геббельса д-р Науман, который, однако, появлялся в бункере фюрера из министерства пропаганды лишь на короткое время. Удивляло, что он вел себя так же и в дальнейшие дни.

На следующий день, 23 апреля, Геббельс велел сообщить в печати и по радио: фюрер останется в Берлине, и отдал приказ, что принимает на себя командование «всеми обороняющими Берлин силами», а все остальное с сегодняшнего дня он предоставляет Деницу и Кессельрингу. При себе же Гитлер оставляет в Имперской канцелярии в качестве своего военного советника начальника генерального штаба сухопутных войск генерала Кребса, который взял офицера генштаба майора Бернда фон Фрейтаг-Лоренгхофена и молодого ротмистра Больдта для обеспечения телефонной связи, пока она будет еще возможна.

Кроме них, с Гитлером в Имперской канцелярии остались только Борман, Геббельс, Хевель, Фосс, командир личного самолета фюрера Баур, Бургдорф со своим адъютантом обер-лейтенантом Вайзе, Гейнц Лоренц – для связи с прессой, Иоханнмейер, я – от военной адъютантуры и Гюнше – из числа личных адъютантов.

Во второй половине дня поступила телеграмма от Геринга. Она была адресована лично Гитлеру, и оригинал уже был передан ему. Я сразу же прочел текст: «Мой фюрер! Согласны ли Вы с тем, что после Вашего решения остаться на командном пункте в крепости Берлин я, согласно Вашему указу от 29. 6.1941 г., как Ваш заместитель немедленно приму на себя общее руководство рейхом с полной свободой действий внутри. и вне его? В том случае, если ответ не поступит до 22 часов, считаю, что Вы свободы действий лишены. Тогда сочту Ваш указ вступившим в силу и буду действовать на благо народа и фатерланда. То, что я чувствую в эти самые тяжелые часы моей жизни по отношению к Вам, Вы знаете, и я не могу выразить это словами. Да хранит Вас Бог, да поможет он Вам, несмотря ни на что, как можно скорее прибыть сюда! Ваш верный Герман Геринг».

Уже читая телеграмму, я ужаснулся, боясь самого наихудшего, ибо никакого сомнения в бескомпромиссной позиции Гитлера и его полном разрыве со своим старым соратником больше быть не могло. С телеграммой в руке я тотчас же поспешил в бункер фюрера и в их общей прихожей столкнулся с самим Гитлером и Борманом, которые уже говорили о ней. Гитлер сразу понял, что я в курсе дела, и только спросил: «Что скажете на это? Я лишил Геринга его поста. Ну что, довольны?». Я ответил: «Мой фюрер, слишком поздно!». Завязался продолжительный разговор, в котором Гитлер пытался нащупать след геринговских замыслов. Я воспринимал текст телеграммы буквально и считал, будто Геринг действительно верил в то, что с руководством Запада еще можно вести переговоры. Гитлер назвал это утопичным.

Несколько позже в бункере фюрера появился Шпеер, чтобы попрощаться с Гитлером. Фюрер говорил и с ним о поведении Геринга, настаивая на своем решении сместить его со всех занимаемых постов и держать под «почетным арестом» на Оберзальцберге. Все это было крайне неприятной и совершенно никчемной акцией. Гитлер явно давал эти распоряжения под влиянием Бормана. Именно тот и послал необходимые телеграммы на Оберзальцберг.

Вечером я еще раз поговорил с Гитлером наедине о Геринге и почувствовал: он все-таки проявляет какое-то понимание его позиции. Но фюрер считал, что Геринг как «второй человек в государстве» должен действовать лишь по его указаниям. А это значило: никаких переговоров с противниками! Гитлер приказал мне немедленно вызвать в Берлин генерал-полковника кавалера фон Грайма. Он захотел сделать его преемником Геринга.

24 апреля вражеское кольцо вокруг Имперской канцелярии стало еще теснее. Русские части уже появлялись в районе между Ангальтским и Потсдамским вокзалами, но продвигались вперед очень медленно и осторожно, на риск не шли. Благодаря этому связь с новым комендантом Берлина генералом Вейдлингом пока сохранялась. Он командовал 56-м танковым корпусом, который с Одера пробился в Берлин, и присутствовал на ежедневных обсуждениях обстановки в Имперской канцелярии. Его командный пункт располагался в западной части Берлина.

25 апреля 1945 г. русские и американские войска встретились на Эльбе у Торгау. Отвлекающее наступление «армии Венка» – последняя надежда Гитлера – захлебнулось перед Потсдамом. Венк предпринял шаги к тому, чтобы оторваться от превосходящих сил русских и отойти за Эльбу на запад. Центр Берлина находился под усиливающимся артиллерийским обстрелом. Первые снаряды уже начали рваться в Имперской канцелярии.

Американская авиация совершила 25 апреля какой-то театральный, но совершенно бессмысленный с военной точки зрения налет на Оберзальцберг. Хотя Гитлер и считался давно с такой возможностью, но сейчас, в последние дни войны, это казалось ему маловероятным. Он знал, что там для населения есть надежные бомбоубежища, и его этот воздушный налет не особенно взволновал.

Грайм, как и было приказано, прибыл ранним вечером 26 апреля в Имперскую канцелярию сопровождаемый Ханной Райч, которая пилотировала его самолет. Поскольку в полете он получил ранение, ему сразу же оказал помощь врач д-р Штумпфэггер. Гитлер посетил Грайма в помещении медицинского пункта, и между ними состоялась очень откровенная и непринужденная беседа, преимущественно касавшаяся поведения Геринга. Затем фюрер перешел к задачам люфтваффе в ближайшие дни. Он ожидал ее вмешательства в битву за Берлин, хотя и не мог знать, что фактически боеспособных авиационных соединений нет. Этот приказ явился кульминационной точкой самообмана Гитлера. Он произвел Грайма в фельдмаршалы и назначил его главнокомандующим люфтваффе. Грайм, несомненно, нуждавшийся в излечении, сказал мне, что желает пережить коней здесь, в бункере фюрера. Ханна Райч обратилась ко мне с такой же просьбой. Но 27 апреля Гитлер решил, что Грайм должен как можно скорее покинуть Берлин. С большим трудом удалось подготовить самолет Грайма к вылету. Он и его пилот Ханна Райч чудом выбрались из этого кавардака и отправились сначала в Рехлин, что само по себе было незаурядным летным подвигом.